на него, он же голоден. У тебя есть сын, Ильза, примерно такого же возраста. Разве тебе не жаль этого мальчика?
Добрая немка склонилась к Владиславу, ласково улыбнулась. Она так была похожа на Брониславу: такие же добрые прекрасные глаза, те же мягкие локоны. Влад смотрел на нее, не отрываясь, и вдруг ринулся к ней на грудь, заплакал.
– Мама, мама, – он звал свою настоящую, горячо любимую мать, и сейчас видел ее образ – светлый, всегда близкий в лице доброй кухарки.
Женщина прижала его к себе, гладила по голове мягкой теплой ладонью, а юноша твердил в полузабытье:
– Мама, моя родная, забери меня отсюда, спаси меня.
– Бедный мальчик, – проговорила немка, не понимая польского языка, – ты голодный, а тебя еще и бьют за это, – и все ее тепло вылилось в заботу о несчастном пленнике.
Не долго думая, она уложила в газету немного картошки и кусок той самой злополучной свинины, протянула его Владиславу со словами:
– Это тебе. Ешь на здоровье, мой родной.
– Спасибо, – по-немецки ответил юноша, ощущая всю теплоту, исходившую от нее.
Поздно вечером Влад с радостью поделился призом со своими друзьями. Стас приготовил необыкновенно вкусный суп, добавив в него несколько грибов, собранных им поутру. У друзей был поистине настоящий пир! И желудки их более не болели. Попивая суп, довольный Стас предложил друзьям новый план по выживанию:
– С завтрашнего дня собирайте и несите сюда все, что найдете. Консервные банки, куски бечевки, газеты, фантики: словом то, что выкидывается. Здесь, в плену, каждая – даже самая незначительная вещь дорога и полезна.
Укладываясь спать, усталый, но счастливый и сытый, Владислав тихонько позвал Стаса. Тот спросил, что случилось, на это юноша ответил:
– Ты лучший мой друг, такой, о котором я мечтал всю жизнь. И теперь я прошу тебя – просто как человек: если я умру… умру раньше, чем кончится война, то похорони меня, похорони в земле, я не хочу, чтобы мое тело сожгли. Не хочу превратиться в горстку пепла, ибо это противоречит природе и божественной сущности человека. А на грудь мою положи образ святого Антонио и молитвы, написанные рукой матери – это все благословение мне, а отныне единственное, что осталось светлого, у меня больше ничего нет.
Стас уселся подле него, молвил:
– Не смей говорить так! Ты выживешь, останешься жив, у тебя будут жена и дети, много детей: куда же без них. Вот те крест! – он перекрестился, замолчал.
– Нет, просто обещай.
– Ой, не хочется мне то говорить, но… обещаю, но не верю.
Стояла глухая октябрьская ночь. По крыше длинными ветвями скребыхались деревья, где-то вдали, в лесу, одиноко ухал филин. Темнота окутала землю плотным колпаком.
Глава двенадцатая
Говорят, что человек ко всему привыкает, приспосабливаясь даже к тяжелым, суровым условиям. Так произошло и с Владиславом. Благодаря