из таверны. Шарль вышел из-за стола, с ужимками извинившись перед друзьями, сказал:
– Айн момент! – и спешно семимильными шагами стал догонять Андре, через несколько секунд исчезнув в оставленных нараспашку дверях.
Собравшиеся за столом проводили его взглядом, и первым разрядил паузу весельчак Дюма, сказав, как всегда, с оттенком непристойности:
– Шарль явно озабочен! – подмигивая, – ох, этот Андре! Как переходной флажок! – смеясь до колик. – Из рук в руки!
Эта шутка осталась без ожидаемой реакции. Дюма смутился, хотя казалось, в нём как такового смущения вообще не было…
…По молодости, если не с самого рождения, Дюма был смелым, раскрепощённым, и в этом он напоминал своего отца, наполеоновского генерала Тома-Александра Дюма, который наравне с Бонапартом прошёл огонь, воду и медные трубы, поэтому был «рыцарем без страха и упрёка». Однако впоследствии друзья рассорились, не поделив что-то между собой, вследствие чего старший Дюма остался не у дел, без средств на пристойное существование. Но в семье Дюма и это превратили в шутку: ведь таких генералов было пруд пруди, впрочем, среди них был и отец Гюго. После смерти отца, генерала Дюма, семья жила в нищете. Сын Александр, чтобы прокормить семью – мать и сестру, был вынужден заниматься браконьерством. Юношеский максимализм слепо вёл к поставленной цели – взять реванш. Двадцатилетний Дюма отправился покорять Париж, где по знакомству друга отца его приняли клерком к герцогу Орлеанскому.
Находясь среди книг в громадной библиотеке, он начал творить – писать легко и глупо, так оригинально и правдиво до наивной простоты, что это доводило до умиления как прислугу, так и самого герцога.
Неожиданно Дюма (в этой же таверне) познакомился с Гюго, и они стали друзьями, соратниками по перу. В кругу их небольшого товарищества все его любили и уважали.
И сейчас сидящие за столиком смотрели на него с теплотой.
Мериме с лёгкой иронией констатировал:
– Смешно, душа Дюма! Смешно!.. – зааплодировал.
Проспер Мериме был самым умным и рациональным из всей компании. Он был выходцем из семьи образованного химика и живописца Франсуа Леонора Мериме. С его мнением считались буквально все.
Молчаливый Мюссе, взглянув на Мериме, произнёс:
– Шарлю угодна любая связь, лишь бы быть всегда точкой над «и». Иначе он не был бы нашим с вами критиком. Такая у него работа – вешать ценники на всех, в том числе и на нас. Это его кусок хлеба. Надо крутиться, чтобы заработать на булочку с марципаном, да и попотеть, – с кривой усмешкой, – сочувствую, придётся долго работать.
Все посмотрели на Мюссе. Он, как всегда, был накурен, заверяя, что таким образом лечит свои нервы; из-за периодических срывов многие считали его истеричным. Долгие годы Мюссе искал себя на поприще юриспруденции и медицины, но дальше любопытства не пошёл, заявив себе:
– Это не моё! – после чего не обременял больше тяготами мозг и душу.
И только найдя новый круг общения из писателей и поэтов, он ощутил