пуст. Арбус[8] у Портретной галереи без всякой толпы. Обалдеть. Вот это настоящее.
Ли уступает долгому возбужденному описанию Неда. Она завидует его эмигрантскому энтузиазму в отношении города. Он не бессмысленно проводит время с бывшими соотечественниками в пригородных анклавах за пивом и смотрением регби: он делает все, чтобы их избегать. Восхитительно. Ходит по городу один, выискивает всякие странности, разговоры, кинопоказы, выставки, отдаленные парки, таинственные бассейны. Ли, родившаяся и выросшая здесь, никогда никуда не ходит.
– на самом деле о целостности это типа, типа, типа идеи? Вынос мозга. Умираю с голоду. Пойду приготовлю себе макароны с соусом песто. Слушай, я тебе оставлю парочку, чтобы не скучала.
Он кладет на подоконник три штуки, уже скрученные. Она смотрит на них, лежащих на плоскости ее ладони. Первую выкуривает быстро до оранжевого картонного фильтра. Олив гоняется, шурша среди теней. Потом вторую. Окна наверху открыты: Глория кричит на своих детей. Вы моя не слушай! Моя нет время вам весь день повторять одно самое сто рас! Ли зовет Олив, и та возвращается вприпрыжку, Ли сгребает ее обеими руками. Замшевая кожа. Хрупкая маленькая грудная клетка с промежутками под каждый палец. Негоже так сильно любить собаку, говорит Мишель, который сворачивал шеи курицам, перерезал горло козлу. Горлышко Олив между руками Ли – неужели ребенка держат с большей нежностью? После Олив легко поверить, что у животных есть разум. Даже испускающие пузырьки крабы у торговцев рыбой приобрели трагический вид. Да, она все еще продолжает есть их. Ну и чудовище же она. Ох, щас спущусь к вам ухи драть. Она курит третью.
Темнеет понемногу, а потом резко. Китайские фонарики, свернутые, как в годы студенчества, на яблоне. Контактные линзы такие сухие, что больно смотреть. За яблоней – ограда, железнодорожная ветка, Уиллзден. Номер 37. Оттуда к ней приходит отец. Он подходит не ближе, чем погибший розовый куст Неда. На нем шляпа.
Как твоя собачка, спрашивает он.
Ли обнаруживает, что может ответить отцу, не открывая рта. Она рассказывает ему обо всех мелочах, которые делала Олив после его смерти в прошлом ноябре, обо всем-всем, о самом маленьком! Его занимают даже мельчайшие подробности собачьего дня. Он говорит, ах, зайка, какая зайка, и стряхивает крошки со своего жалкого синего кардигана. Одет он точно так, они одели его в гроб, вот только такой трилби она прежде не видела, а это единственное название, которое знает Ли для старинных шляп. У него белое пятно на бедре, словно сперма, засохшая на рубчике выцветших коричневых брюк – никто не озаботился их почистить. Эти хорошенькие медсестры-украинки, которые никогда надолго не задерживаются.
Там дальше нет уже ничего, кроме чертовых лис, печально говорит Ханвелл.
Это и вправду настоящая эпидемия. То есть они всегда здесь были и в такой же численности, как теперь, но теперь это называют эпидемией. Недавний заголовок в «Стандард»: ЛИСЬЯ ЭПИДЕМИЯ НА СЕВЕРО-ЗАПАДЕ. И фотография мужчины, стоящего на коленях в саду, а вокруг – тела