«безмолвной аллеей» его «называли» только карты города, справочники и туристические путеводители. Кладбищем же и вовсе ни у кого язык не поворачивался называть: здесь «обитали» многочисленные деревья, кустарные растения, всевозможные цветы, клумбы, уютные скамейки, тропинки и даже пруд. Действительно сад! чьи недра приютили пепел усопших, но не в коробочках или сосудах, а засыпанный в землю при посадке саженцев деревьев, цветов и прочих растений, или же в землю у корней уже имеющейся растительности, – как будет угодно родным усопших.
И никаких табличек, никаких надписей и никаких искусственных опознавательных знаков, – таковы были правила. Они и сделали Сад садом. При этом это место было открыто для публики, как любой другой городской парк, но из уважения к месту или больше к людям, навещавшим там своих родных, горожане здесь ограничивались спокойным гулянием, предпочитая делать пикники или игры в соседствующем Птичьем парке. Только туристы и неместные, не ведая, что это за место, и полагая, что это продолжение Птичьего парка, бывало, шумно вели себя, гадая при этом, почему нет-нет да встречаются люди, задумчиво стоящие или сидящие у растений и деревьев.
Каждый раз направляясь туда, она была рада, что именно там они похоронили маму. У подножия раскинувшейся белой акации. Это дерево ей сразу приглянулось; едва она увидела его и вопрос где именно найдут свое последнее пристанище останки матери уже не стоял. Отец одобрил. Хотя он одобрил бы любой выбор дочери.
Уже на подходе к Саду, едва издали взору представала могучая и довольно плотная стена деревьев, стоявшая на передовой растительного мира, ее настроение поднималось. Не важно во власти каких дум она пребывала направляясь туда, входя, душевное состояние неизменно улучшалось, пусть ненамного, но становилось легче, светлее. Атмосфера располагала. Вид раскинувшихся деревьев, цветов, зелени, особенно весной, когда все расцветало, создавал приятную иллюзию, что мама здесь, что она «живет» в этих деревьях, цветах, траве и воздухе: ее прах впитала земля и разнесла частицы по своим «венам» по всему саду, подобно садовнику, удобряющему землю во имя будущей жизни. У самой смерти здесь было совсем иное лицо: она представала не чем-то темным, пугающим и мистическим, а как звено цикла жизни всего живого на земле. Жизнь и смерть здесь походили на круговорот воды в природе.
Такое легкое восприятие и настроение от визитов в Сад разделяли, – она была в этом уверена, – и другие не случайные его посетители. Невольно наталкиваясь на них, она, как ей казалось, часто наблюдала схожее умиротворенное и по-хорошему задумчивое состояние на их лицах.
Вспоминая те редкие случаи, когда ей приходилось бывать на обычном кладбище, ее всю передергивало от обитавшей там угрюмости. Угрюмое место, угрюмые лица, угрюмое настроение, даже воздух там и тот угрюм. Не спасают ни деревья, ни пение птиц, ни лучи солнца, ни благоухающие цветы, ибо все это лишь фон, задний план, где главное место «на сцене» отдано холодным надгробным плитам и памятникам. Смерть там иная. Смерть там