числе и свою собственную голову в петлю. Которая, затем, и затянулась на шее этой бездумной сдобренной чужебесием головы в виде всепожирающего смерча кровавой революции.
Но если бы раздувшие этот пожар лица были бы хоть немножечко предусмотрительнее, они бы знали, что гидра революции с завидным постоянством пожирает в первую очередь именно своих созидателей. Ведь слою этого странного общества, именовавшегося высшим, от скуки, всегда хотелось поиграть с таким заманчивым модным на Западе ветерком свободы. И никто из вступивших в масонство членов этого общества никогда и в снах своих самых кошмарных не подозревал, что, посеяв освежающий дающий дышать свободнее воздушно легкий бриз, можно, в конце концов, пожать дикую разбушевавшуюся не в меру стихию в виде бури, эдакий смерч лютой гидры безумствующей революции.
Вот и здесь вечно гоняющиеся за коварным призраком моды западнически настроенные дворянчики, не подозревая подвоха, лихо подставили свои да и чужие свободные от их заблуждений головы под кровавые гильотины «русской» революции.
Но, что интересно, русских руководителей эта революция не имела точно так же, как революция французская не имела во главе своей французов. Потому и правила грамматики были исковерканы в пользу захвативших власть инородцев. История же подверглась просто тотальному искажению – благо далеко в поисках залежалых работ на эту тему рыскать не пришлось. Ведь уже со времен Лжедмитриев становится модным хаять себя и хвалить при этом заграницу. Причем, впоследствии такое положение дел даже узаконивается: за основу нашей истории сегодня принято считать кощунственно порочащие нас сочинения наших же ненавистников – немецких лжеисториков времен Екатерины II. Есть ли во всех их бреднях хоть капля правды о нас?
Вот и изучай всю эту галиматью сидя на школьной скамье. Ведь отыскать правду без надежного путеводителя ох как нелегко даже сейчас и, к тому же, взрослому человеку. А каково ребенку – и тогда?
Мне же в этом вопросе, в свое время, несказанно повезло. Удалось отстоять свою голову от насильственного проникновения в нее чьих-то достаточно и по тем временам слишком неубедительных идей.
Пришлось, правда, преизрядно потрудиться с техникой не пускания в мозги всякого ученического мусора. Для чего удалось овладеть древней техникой общения с окружающими Юлием Цезарем: искусством размышления над какими – то достаточно важными вещами в момент машинального записываемого в тетрадь проходимого (мимо моей головы) учебного материала.
Потом, как выяснилось, конспектировать своей рукой оказалось очень полезным делом: меня уже не раз собирались отчислять, когда лишь беглый просмотр конспекта помогал избежать удалению из очередного учебного заведения. Нашпигованный записанными своей рукой каракулями (а иные просто не умел разбирать) я отвечал практически на все задаваемые мне вопросы, от чего у некоторых из особо меня патологически ненавидящих учителей чуть порок сердца не случался. Однако