В некотором роде так и было. Я решила надеть мамино платье. Зачем? Не знаю. Я работала барристером, и черных строгих платьев у меня хватало. Но я предпочла надеть мамино платье. Может быть, думала, что это принесет мне утешение? Или хотела что-то доказать окружающим? Но что, черт возьми?
В ожидании катафалка и похоронного кортежа мы нервничали. К нашему дому вела слегка закругленная дорожка, и главная дорога была скрыта от глаз; мне все время хотелось выбежать и посмотреть, приехали ли машины, словно речь шла о такси и нужно было платить за каждую минуту ожидания.
Программа похорон включала церемонию в крематории и службу в церкви. После этого гости съезжались к нам домой на поминки. Мы рассчитывали, что в крематорий придет совсем мало людей и это будет скромное семейное мероприятие, а на службу в церкви съедутся все приглашенные. Но у крематория нас встретила толпа. Людей было несколько десятков; они стояли на ступенях и на тротуаре. Эмоции нахлынули волной. Меня бросило в холод, потом в жар. У входа я увидела свою лучшую подругу Рут.
Мы с Рут дружили всю жизнь: она родилась на месяц раньше и стала для моей мамы «тренировочным» ребенком. Наши родители были лучшими друзьями. Последний месяц беременности мама училась держать малышку Рут и менять ей подгузники. По совпадению их звали одинаково – имя Рут довольно распространено, – и из-за этого Рут-младшая всегда казалась мне родной. Мы вместе учились в школе, ездили в отпуска, были герлскаутами. Мы даже принимали ванну вместе, а однажды побывали на съемках «Бабьего лета»[9] (серьезно). Рут утверждала, что мамины сэндвичи с тунцом заставили ее свернуть с пути вегетарианства. Мы поступили в один университет, и, когда я рассталась со своей школьной любовью, Рут принесла торт, сидела со мной на грязном полу и кормила меня с ложечки. Без нее я не представляла своей жизни.
Мы увидели друг друга, и ее глаза наполнились слезами. Я же по-прежнему старалась не заплакать, не огорчить маму. После маминой смерти я еще не видела Рут. И стена, которую я так старательно выстраивала вокруг себя этим утром, вдруг рухнула. Я вышла из машины – похоронной машины, взятой напрокат, – подошла к собравшимся, взглянула на Рут, и мне показалось, что толпа хлынула вперед – стремительно, беспощадно, неотвратимо. Мне стало трудно дышать.
Утром папа попросил меня проследить, чтобы цветы из крематория обязательно привезли в церковь на службу. Я обрадовалась, что мне есть куда приложить силы. Моя миссия на сегодня – перевезти цветы, решила я. Больше ничего меня волновать не должно. Я проинструктировала нескольких сотрудников похоронного бюро и служащих крематория, объяснив им, как важно погрузить цветы в машины. Я хорошо выполнила задачу: ошибок быть не могло. Папа правильно сделал, что поручил мне это.
Вы знаете, что, когда гроб уезжает за шторку на кремацию, в какой-то момент тело достают из него, а не отправляют в печку вместе с гробом, как в мусоропровод? Я не знала. Мамины похороны были первыми,