я попала на какое-то шумное собрание русских разбитных баб и парней. Их пение казалось мне грубым, топорным. Но зато учителя, директриса, священники и родители, приходившие на эти концерты, были довольны. В гимназии приветствовалось все русское, народное. Моя мама этого не понимала: «Зачем они детей учат таким бабским песням? Как будто в деревенские бабы их готовят», – тихо делилась она своими впечатлениями с папой.
Прошлым летом ее угораздило зайти по каким-то там делам в гимназию в открытом, нежно-голубом сарафане. Так завуч, когда увидела мамины голые плечи, даже разговаривать с ней не стала – выпроводила ее вон из гимназии.
– Да вы что? В таком виде в православную гимназию?! Нельзя! – завуч старалась не смотреть на оголенные мамины плечи, стыдливо опускала глаза и махала на маму руками, чтобы та поскорее вышла вон.
А мама в этом сарафане за год до этого венчалась с папой в храме и никто ей ничего не сказал.
– Подумаешь руки и плечи голые! – возмущалась потом она дома перед папой. – Ноги-то прикрыты! Меня в храме венчали с тобой в этом сарафане, а тут даже разговаривать не стали!
– Но ты сама на венчании говорила, что чувствуешь себя неуютно с голыми плечами. Да и плечи у тебя, надо сказать, неординарные! Шикарные плечи профессиональной пловчихи. И ты со всей этой соблазнительной роскошью полезла в святые места!
Мама тогда рассмеялась на папины слова. Она действительно много лет занималась плаванием, даже участвовала в соревнованиях, и сейчас раз в неделю она с удовольствием ходила в бассейн, и плечи ее действительно были очень развиты. Однако после инцидента с завучем, она больше не ходила ни в храм, ни в гимназию в открытых майках и сарафанах. Она вообще с недавнего времени словно задрапировалась длинными юбками и наглухо закрытыми блузками и кофточками. От меня же требовалось одеваться в длинное и закрытое только для гимназии и храма. В остальное время я могла спокойно ходить и в джинсах, и в майках. Летом вообще в коротеньких шортиках и юбочках бегала. В гимназии же все ходили прилично прикрытые, и думаю, что если бы там нас и стали обучать танцам, то только каким-нибудь плавным, где все прилично, где не дергаются как раскоряченные эпилептики. И вот теперь, когда эта женщина из подросткового клуба спросила меня, хочу ли я заниматься гимнастикой, я растерялась. Но разве это плохо? Мои мысли невольно обратились к Богородице в моем возрасте. Стала ли бы Дева Мария заниматься гимнастикой?
– Конечно, она хочет! – перебила мои размышления Машка.
– А что ж она сама молчит? Стесняется? – женщина очень ласково смотрела на меня.
Я действительно стеснялась. Я всегда чувствовала себя скованной, когда мне приходилось общаться с взрослыми. Машка же со всеми чувствовала себя свободно, Вовка тоже спокойно разговаривал с взрослыми, а я так почему-то не могла. Но сейчас я вдруг почувствовала, что очень, очень сильно хочу заниматься гимнастикой. Даже