впадали в ступор, пытаясь вспомнить.
Не вспоминали.
Совсем.
Отчаявшись добиться результатов обычным путем, генерал, скрепя сердце, вступил на путь необычный. Подобные методы, если приходилось к ним прибегать, вполне себя оправдывали, но у Николая Степановича была на всякого рода заумь стойкая идиосинкразия. Лишь после долгих размышлений, после хмурого убеждения себя самого в том, что необычную тварь и искать нужно по-особому, Весин решился обратиться к помощи штатных… колдунов. Сам Николай Степанович произносил это слово именно после многоточия. Да еще и вставлял в начале многозначительное и брезгливое «гхм». Обратившись к помощи… «гхм, колдунов», генерал-майор запил. На целые сутки. По истечение же оных, переживая тяжкое похмелье, окончательно сумел уверить себя в том, что… гхм, и им подобные Зверя разыщут.
Должны разыскать.
Обязаны.
А на кого еще надеяться? В случае с экзекутором бесполезно развешивать на всех углах его портреты – внешность Зверь меняет проще, чем одежду; отпечатки пальцев – штука, конечно, полезная, но и от них пока никакого толку; группа крови у поганца самая что ни на есть распространенная – первая. А больше никаких данных о нем нет. Аналитики пока лишь тихо ворчат, пытаясь разобраться в мешанине информации, что свалилась им на головы. Все связи Зверя с человечеством начинаются и заканчиваются мертвым Магистром.
Последнее утверждение, правда, очень и очень сомнительно. Чтобы менять внешность, документы, образ жизни и собственную личность, нужны довольно обширные связи. В совершенно, кстати, определенных кругах.
Круги прошерстили – только пух полетел.
Только пух и полетел. Не было там Зверя. И ведь не объяснишь людям, которые ведут поиски, что разыскивают они незаурядного гипнотизера, который без всякого труда кого угодно заставит забыть обо всем… вплоть до необходимости дышать, например.
Весин прослушивал дневники Магистра. Полтора десятка аудиодисков, спокойный, почему-то кажущийся старческим голос, резкие переходы от эмоциональных выплесков к холодным рассуждениям.
У Смольникова была интересная манера вести дневник: он беседовал с… кем-то. С невидимым и, скорее всего, несуществующим собеседником. Николай Степанович живо представлял себе Магистра, почему-то в строгом костюме – может быть, потому, что никогда не видел Смольникова одетым иначе, – с чашечкой черного кофе сидящего перед равнодушным цветком микрофона. Одиноко сидящего. И ведущего диалог. Зрелище жутковатое, однако, в сравнении с тем, что еще творил Магистр, мирное и какое-то даже успокаивающее.
Интересно было то, что дневниковые записи Смольников начал десять лет назад. Когда к нему в руки попал Зверь. О более ранних событиях вспоминал лишь мельком, как о фактах неинтересных и достойных упоминания лишь постольку, поскольку они могли объяснить что-то собеседнику непонятное.
Ему хотелось выговориться. Страшно хотелось рассказать, поделиться, похвастаться.