возненавидел до того сильно, что решил сойти с поезда на ближайшей станции. Когда я осведомился у проводницы, она, предварительно поковыряв толстым пальцем в зубах, зло и официально, будто радио на платформе, объявила, что ближайшая станция только через шесть часов, то есть од утро, и называется она – Городок. «А какая она из себя? – глупо спросил я, изо всех сил притворяясь, что общение со столь обходительной проводницей доставляет мне удовольствие и хочется его немного продлить. – Что это, на самом деле городок? Жить в нем можно?» «А кто его знает… – не сразу ответила она, предварительно посмотрев на меня так, будто я нахамил ей; но тут же взгляд ее стал презрительным, видимо, своим наметанным оком она угадала во мне бездельника, которому все равно куда ехать и где выходить. – Называется Городок. А жить… можно, наверно, раз живут в нем…»
Я с облегчением прекратил расспросы и поспешил отойти от неприветливой проводницы, пока она не начала ковыряться в заднице, вошел в купе, где густо воняло носками и стоял трехголосый храп, и прилег на свою нижнюю полку. Городок… Какое безликое название, бледное, стершееся… Городок… Обесцвеченная алая роза-цветок. Ну, черт с ним, пусть будет Городок… Мне до того здесь надоело, что все равно я должен выйти на той станции, отдохнуть день-два, а потом отправлюсь в путь на другом, может, не таком занюханном и противном поезде. Впереди меня никто и ничто не ждало, позади – бесполезное прошлое, изредка напоминающее о себе всплывавшим осадком горечи; я был свободен и решил, что мое настоящее вполне могло бы пройти в этом без цвета и запаха в моем представлении – Городке. С этим я и заснул. Но странное дело: проснулся я ровно за десять минут до станции, обещанной проводницей, будто кто разбудил меня, хотя до самой минуты пробуждения спал крепко. Я вышел в коридор. Было еще темно, в окна поезда смотрела ночь, и лишь еле заметная розоватость на далеком краешке неба предвещала скорый рассвет.
– Вот он, Городок, – вдруг услышал я за спиной вкрадчивый голос и вздрогнул от неожиданности.
– Фу, как вы меня напугали… Вы что, подкрадывались, что ли?..
Неопрятная, с опухшим – после сна или бессонницы – лицом проводница даже не обратила внимания на мое восклицание, да так естественно, будто я и рта не раскрывал. Дивиться ее поведению можно было бесконечно: то облает вместо ответа, то, изменив голос, подкрадется и напугает, то вместо минеральной принесет спитой чай и неуклюже прольет на брюки и, не извинившись, уйдет; но я уже немного привыкал к ее странностям и потому не стал настаивать, чтобы она непременно среагировала на мои слова, а перевел взгляд туда, куда она, выпучив свои – никак их иначе не назовешь – буркалы, показывала, да так, будто узрела за стеклом свою покойную тетку которую отравила прошлым летом, чтобы завладеть ее серебряным колечком и шестьюдесятью тремя рублями в кошельке. Я увидел вдали по ходу поезда россыпи огней, не дружные кучки перемигивающих в темноте огней, то там, то здесь, и это показалось мне довольно странным: люди в Городке не спали в такое время, причем – все. Под утро, когда самый сладкий сон, и когда я, черт знает почему, проснулся; на весь поезд один, наверное, такой умник нашелся. По крайней мере, весь наш вагон, кроме меня и проводницы, спал.
– Они не спят в такое время, – пробормотал я, всматриваясь в огоньки в убывающей ночи.
– Надеюсь, не из-за моего приезда?..
– Вы здесь выходите? – опросила проводница хмуро.
– Я вижу, вас это не радует.
Мне начхать на это! – вдруг почему-то вспылила она.
Просто я дала знать главному машинисту, что в Городке будут выходить. Чтобы он остановил. Видите, сколько из-за вас хлопот, – сказала она и, резко взяв с места, пошла к себе.
– Но… Но, погодите, как же… Что значит – остановил? Разве… Я не понимаю… – Потом поймете, – сказала проводница, широко зевнув и юркнула, как большая крыса в свою нору, хлопнув дверью так, что любая другая дверь превратилась бы в щепки. Видимо, таким образом она намекала, чтобы ее ни в коем случае не беспокоили.
Я зашел в купе, где по-прежнему стояла густая вонь и храп, взял свой чемоданчик. Я всегда путешествую налегке. Особенно, когда уезжаю беспричинно в никуда, вот, как сейчас, к примеру, и еще даже приблизительно не знаю, когда вернусь обратно. С чемоданом в руке я стоял в коридоре и смотрел на огоньки Городка, к которым, замедляя ход, подходил осточертевший мне поезд. Наконец, он подъехал к платформе. Из своей норы вылезла проводница, почему-то с кобурой на поясе, молча, поспешно открыла мне дверь и тут же, едва успел я выскочить – кажется она даже вытолкнула меня слегка – захлопнула дверь с такой силой, что окажись там моя нога, быть бы мне инвалидом. Поезд, будто ждал это го, дернулся и пошел, но не так, однако, плавно, как можно было ожидать от поезда дальнего следования. Когда я ступил на камень платформы (Земля! – закричали матросы, размахивая чемоданчиками), стало ясно, что она, платформа, явно не рассчитана на такие длинные составы, она была чуть не вдвое короче поезда, так что добрая половина состава оказалась хвостом, на которую платформы не хватило, и если б из тех вагонов выходили пассажиры, им пришлось бы… Но тут я вовремя заметил, что никто здесь, кроме меня, не вышел из поезда. Не доброжелательное выражение