в числе прочих. Он понимал, что, хотя все это осталось в прошлом, но в очень недалеком прошлом, потому нет никаких гарантий, что Улыбышев не стоит в этом городке на каком-нибудь учете, и всякий, якшающийся с ним, тоже может подпасть под этот учет. Тем более у Щуплякова не было желания встречаться со своим бывшим начальником, который знал не только сильные, но и слабые стороны своего подчиненного.
– И что, такой случай наступил? – спросил Улыбышев.
– Думаю, что да, – ответил Щупляков, и на этот раз он не лукавил: Улыбышев, действительно, мог ему пригодиться.
– За тобой следят?
– Не замечал. Но… береженого бог бережет. Да и ситуация такая, что лучше для меня и для дела, чтобы Осевкин о наших связях не знал.
– Слышал я кое-что о вашей ситуации. Городок маленький, муха не пролетит, чтобы кто-то ее не заметил.
– Это я понял довольно скоро. С одной стороны хорошо, с другой – не очень.
– Обычная вещь, – подтвердил Улыбышев, оторвав от стола ладонь в предупреждающем жесте. Затем, повернувшись лицом к двери, позвал: – Гюлечка! Зайди на минутку!
Вошла женщина лет тридцати, в шелковых зеленых шароварах и черной жилетке поверх расшитой бисером зеленой же блузки, длинные черные волосы заплетены в одну толстую косу, брови в разлет, скуластенькое калмыцкое лицо, черные миндалевидные глаза, губы бантиком. Быстрый взгляд на гостя, тихое «здрастуйте», и глаза остановились на муже с покорным ожиданием.
– Сделай нам, пожалуйста, чаю. Ну, там… еще что-нибудь
Молча повернулась и вышла.
– А Вера, жена твоя? – не удержался Щупляков.
– Погибла в авиакатастрофе.
– Извини.
– Ничего. Давно это было, – произнес Улыбышев. Помолчал, заговорил, несколько помягчав лицом: – А я все думаю: и как это ты можешь жить рядом со мной уже почти два года и ни разу не заглянуть? Думаю: не иначе, как продал Щупляк душу бандитам за кусок немецкой колбасы.
– И не стыдно тебе так думать? Мало, что ли, мы с тобой соли съели? Мало под огнем были?
– Э-э, Щупляков! И с другими соль ел, и под огнем бывал, а во что превратились эти другие, лучше и не вспоминать.
– Да, ломает время нашего брата. Ломает. Но не всех же.
– Если бы всех, и жить не стоило бы. А так что ж… Вспомнишь одного, другого, третьего… из настоящих товарищей, разумеется, – и на душе станет теплее.
– Вот и у меня то же самое, – согласился Щупляков, хотя ничего подобного у него не было: не любил он вспоминать прошлое, в котором было всякое – и хорошее, и плохое, и сам он тоже был всяким по отношению к своим товарищам и своему делу. И Улыбышев обо всем об этом знал. Или догадывался. Но он, Щупляков, пришел сюда не для того, чтобы ворошить прошлое.
Бывший подполковник КГБ Улыбышев тоже не собирался ворошить прошлое, но оно само напомнило ему о себе. И как раз в отношении Щуплякова. Не жаловал Улыбышев этого сынка генерала КГБ Щуплякова, заведующего административно-хозяйственной частью. Всем было известно, что это по его протекции сына перевели из десантников