жить. Хотел. Потому что время для смерти – и это он твердо знал – для него еще не наступило.
Алаха нахмурилась.
– Я хочу быть в юрте моей матери до восхода новой луны. Если мы будем и дальше ползти, как подстреленная жаба, то не доберемся туда и к следующей ночи.
– Что же делать, госпожа? Ноги почти не слушаются меня.
Алаха внимательно поглядела на босые, сбитые в кровь ноги своего невольного спутника. Он не лгал – впору было подивиться тому, что он вообще ухитрялся до сих пор не упасть.
Вот и еще одна проблема, о которой Алаха не позаботилась, принимая свое благородное решение. Как быть с рабом, который не держится на ногах? В Степи никто не ходит пешком. Сама Алаха, окажись она без коня, вряд ли одолела бы дорогу до материнской юрты. А у Салиха действительно невыносимо болели ноги.
Посадить его на коня? Будь на месте чужака свой, Алаха бы именно так и поступила. И задумываться бы не стала. Но этот человек, Салих, – не свой. И никаких оснований доверять ему Алаха не видела. Посадишь такого в седло, а он обхватит тебя сзади за горло, сдавит – и прощай, Алаха… Не успеешь оглянуться, как превратишься в корм стервятникам.
Оставался только один выход…
– Я позволю тебе сесть на моего коня, – сказала девочка, – но только ты садись впереди меня, ясно?
Салих заморгал от неожиданности. Он никак не ожидал такой доброты от своей новой госпожи. Выходит, напрасно гневил он Богов, думал, что оставлен Ими на произвол судьбы, брошен погибать в одиночестве. Невзирая на всю его неблагодарность к Ним, привели выбраться из гибельного места. Послали ему навстречу эту своенравную степную красавицу. И каприз ей непостижимый внушили: спасти чужого, озлобленного, отчаявшегося человека…
– Ну, иди же, – холодно повторила Алаха.
Она внимательно следила за ним своими узкими черными глазами, в которых он не мог прочесть решительно ничего. И хорошо, наверное, что не мог. Потому что Алаха усадила его на коня так, как воины ее народа обычно возили женщин – украденных невест, а то и просто военную добычу, которой суждено доживать век, сколько бы его ни осталось, в рабстве у первой жены. Ни один кочевник Вечной Степи не согласился бы на такой позор.
Но саккаремец этого, похоже, не знал. Даже и не догадывался о том, какую насмешку уготовила ему юная его госпожа. Ковыляя, приблизился и поблагодарил ее самым искренним образом.
Алаха вынула ногу из стремени и протянула Салиху руку – без этой поддержки вряд ли он сумел бы сесть на гнедого меринка.
Прикосновение его руки поразило Алаху. Ладонь саккаремца оказалась жесткой, как рассохшаяся земля. Даже тверже. На этой руке не было мозолей. Она сама была одной сплошной мозолью.
Меринок недовольно зафыркал, ощутив на спине двойную ношу, но Алаха, склонившись к его уху, принялась что-то ему нашептывать, и вскоре животное совершенно успокоилось. Даже и повеселело как будто.
Теперь они продвигались хоть и нескорым шагом, но все же значительно быстрее, чем до сих пор. Несколько раз Салих проваливался