утянуть в пучину, снова
бросает на песок, чтоб снова захватить
волной и прочь умчать. Плавучий сор;
их бедра узки по сравнению с плечами,
их длани грубы, будто песьи, – то шакалы
склоняются над жертвой в серых масках.
С лучами солнца исчезают краски…
Последние гуляки видят у каналов,
как молодые моряки бредут к причалу…
I
Портовый город.
Небо вечно в ржавом мареве, думал генерал. Выбросы и выхлопы окрашивают вечер в оранжево-розово-лиловые тона, но их заглушает резкий красный. На западе пелену облаков прошивают транспортные корабли: везут грузы к звездоцентрам и спутникам. Нищий город вдобавок. Генерал повернул за угол; в этом месте к кромке тротуара прибились наносы мусора. С начала Вторжения – шесть жестоких эмбарго по нескольку месяцев каждое. Они задавили город, вся жизнь которого – в межзвездной торговле. Как ему выстоять в изоляции? За последние двадцать лет он задавал себе этот вопрос шесть раз. И всякий раз отвечал – никак. Беспорядки, бунты, погромы; дважды – вспышки каннибализма…
Генерал перевел взгляд с погрузочных башен, высившихся за обветшалым монорельсом, на закопченные здания. По узким улицам в этой части города сновали транспортники и грузчики, изредка проходили космолетчики в зеленой форме и толпами текли бледные, чинные мужчины и женщины, сотрудники огромной бюрократической таможенной службы. Сейчас все спокойны, думалось генералу, каждый занят мыслями о доме и работе. Но все они уже двадцать лет живут в эпоху Вторжения. Они голодали под эмбарго, громили витрины, мародерничали, с воплями разбегались от водометов, крошащимися зубами обгладывали руки трупов.
Кто он такой, этот животный человек? Генерал задавал себе этот абстрактный вопрос, чтобы смазать резкость воспоминаний. Будучи генералом, легче рассуждать о «животном человеке», чем думать о женщине, которая во время последнего эмбарго сидела посереди тротуара, держа за ногу своего младенца, усохшего до скелета, или о трех костлявых девчушках, которые напали на него средь бела дня с бритвами (целя поблескивающим лезвием в грудь, одна сквозь почерневшие зубы шипела: «Иди сюда, бифштекс! Дай мяска!» Он тогда отбился приемами карате), или о слепом, который брел по дороге с истошными воплями.
Теперь-то эти бледные чинные люди разговаривают полушепотом, нейтральное выражение лица меняют как бы нехотя, и идеи у них такие же бледные, чинные и патриотические: трудиться ради победы над захватчиками; Алона Стар и Кип Райак отлично сыграли в «Космических каникулах», но из больших, серьезных актеров лучший, конечно, Рональд Квар. Слушают музыку хай-лайт (да и слушают ли, думал генерал, когда смотрел на эти медленные танцы, где никто не дотрагивается до партнера). Таможня – служба хорошая и надежная; работать прямо на транспорте, наверное, интереснее, и в фильмах про это увлекательно показывают, но, честно говоря, там такой народ…
Кто поумнее и с запросами, обсуждают стихи Ридры Вон.
О Вторжении говорят часто, но за двадцать лет в газетах и новостных программах сложился определенный канон из нескольких сотен приличествующих теме фраз. Эмбарго если упоминают, то предельно кратко.
Люди из масс. Кто они? Чего хотят? Если дать им слово, что они скажут?
Ридра Вон – голос нашей эпохи (звонкая фраза из восторженной рецензии). Парадокс: именно с ней на встречу и шел генерал, причем по служебной необходимости.
Зажглись фонари, и вдруг на широких окнах бара отлилось его изображение. Точно! Я ведь в штатском. Он увидел высокого мускулистого мужчину; на суровом лице – печать полувекового опыта. В сером костюме ему неловко. Лет до тридцати он казался неуклюжим верзилой; с тех пор – как раз началось Вторжение – человеком-скалой.
Если бы Ридра Вон пришла в Штаб-квартиру Альянса, он бы себя чувствовал куда увереннее, но сегодня зеленую форму космолетчика пришлось сменить на штатское. Бар какой-то незнакомый, а Ридра – самая знаменитая поэтесса пяти обследованных галактик. Впервые за долгое время генерал почувствовал себя неуклюжим.
Вошел.
И прошептал: «Боже, какая красивая!» Даже не пришлось выискивать ее глазами среди других женщин. «По фотографиям и не скажешь…»
Она обернулась к нему (женщина в зеркале за барной стойкой, заметив его, повернулась спиной), встала, улыбнулась.
Генерал сделал несколько шагов вперед, протянул руку; слова: «Добрый вечер, мисс Вон» – застряли в горле, и он так и проглотил их, не выговорив. Теперь же приготовилась говорить она. Помада у нее на губах медного оттенка, и кажется, будто зрачки тоже выкованы из меди.
– Что касается Вавилона-семнадцать, генерал Форестер, я пока его не разгадала.
Трикотажное платье цвета индиго. Волосы стремительным ночным потоком струятся по плечу.
– Это неудивительно, мисс Вон.
Удивительно, подумал он. Она кладет руку на стойку бара, прислоняется к высокому стулу, под синей тканью движется