социальный статус. Мама не могла предвидеть, как все обернется, и хотела как лучше. Не могла предвидеть и Ленка, но все-таки настояла на своем, ибо, сколько я ее помню, нежность ее ко всему, что дышит, была безграничной. Так Ленка не стала учительницей начальных классов, а выучилась на ветеринара, покинув при этом семью: ее мама не прощала непослушания, а это был настоящий бунт. Теперь у Ленки своя ветлечебница, две дочери от разных мужей, приемный сын и внук. Алый Ленкин пиджачок хорошо известен в Бресте и в окрестностях; к нам она приехала из Страдичей, где принимала роды у сенбернарихи стоимостью в полторы тысячи евро – любимицы семьи протестантского проповедника. У нее необычные руки – широкие, сильные, с длинными гибкими пальцами, феноменальная интуиция и способность не спать сутками, потому меня не удивляет, что она стала очень состоятельной – во всех смыслах этого слова. Третий муж Ленки моложе ее на пятнадцать лет; после того как он сказал однажды, что ради нее готов стать не только геронтоманом, но и некрофилом, она согласилась выйти за него замуж.
А познакомились мы с Зарницкой на картошке. Она тогда училась в шестом классе в 13-й брестской школе и была первой, кто заговорил с нами, деравенскими, выбиравшими бульбу на соседних бороздах. И единственной, не исключая и учителей, кто не хихикал, слыша нашу речь. Потом, когда мы с Ульянкой крепко подружились с Зарницкой, она получила от нас прозвище Заря-над-Бугом, или Зарница – от фамилии и еще больше от росписи: Заря – и заковырка.
Зосю устроили в реанимацию, в отдельный бокс. Чувствовала она себя лучше – подействовали лекарства. Доктор заверил меня, что опасности никакой нет, и, договорившись, что вечером Зосю навестит Зарницкая, а завтра приеду и я, мы покатили назад – Ленке надо было вернуться в Страдичи.
В Добратичах, высадив меня, Алена подняла капот, чтобы что-то там поправить, и попросила принести попить. Потому первой бабу увидела я сама: откинувшись, она сидела за столом на веранде, на лавке, голова откинута назад, платок слегка сполз. Ямка рта. Очки наперекос на худом желтоватом лице.
Она была мертва.
Чужая смерть
Хлопоты, связанные с похоронами, и сами похороны, на которые Ульянка все-таки успела, прошли для меня смазанно. Людей пришло немного, но отовсюду: тропинками, заросшими мыльнянкой и дождевиками, под тучей, неожиданно вспухшей за Бугом, из Страдче, Дуриче, Заказани, пришли люди – все моложе нашей бабы. Собрались добратинцы, за исключением старой Ляльки – она давно не ходит: отнялись ноги. Пришел и Афанасий Петрович – бабушкин дружбан из дачников. Сегодня за поясом у него не было топорика, с которым он обычно не расстается, но штаны были все те же – чисто выстиранные, когда-то синие. Он единственный заплакал, когда из дома во двор вынесли гроб. А еще цапля отозвалась: она, дугою выгнув шею, пролетала в тот момент над двором и крикнула: «Ай!». Я видела все через какую-то черную пелену: людей, гроб, цаплю – светлое пятно на темной туче, ползущей за ней вслед… Ульяну, Уругвайца, Калёниху, Ярошиху, Оксанку…
Запыхавшаяся