свело одним протяжным спазмом. Они торчали в сторону и вверх двумя параллельными шерстяными палками.
Каждый миг боли и мучений я проживал, как вечность. Я был этим щенком и одновременно стоял рядом с ним. Когда-то я был человеком и даже умерев не перестал им быть. Я оставался детской душой, когда мои щенячьи глаза впервые открылись. Я не забывал своего имени даже когда самым важным для меня стал запах моей мамы-собаки. Я ни на секунду не забывал зачем я на земле, я помнил о задании.
До этого момента. До того, как нашел в тающем сугробе безумно вкусно пахнущий кусочек колбасы. Бог не говорил мне, что собачья жизнь и в самом деле собачья. Я и не подозревал, что чувство голода станет постоянным моим спутником почти с самого рождения.
И как я мог устоять перед этой колбасой? Я еще жмурился от непередаваемого удовольствия поедания найденной колбаски, когда из-за угла появились две крепких мужских фигуры.
Новые инстинкты собачей жизни тут же дернули мое жилистое тело в сторону. Но маневр не удался. Мое тело пронзила боль. Это была не просто боль, такой боли я не испытывал ни ребёнком, ни в собачей шкуре. Я закричал. Я кричал так сильно, что и не заметил как кричащий щенок и я перестали быть единым целым. Теперь корчился и кричал он, маленький беззащитный щеночек, а я стоял рядом и смотрел.
Но если нас разделило пространство, то боль осталась тем мостом, что делал нас одним целым. Каждый пронизывающий укол, каждую зубодробительную судорогу я делил с ним, но кричать я не мог. Кричал за нас двоих он, маленький щенок.
Плакал за нас двоих тоже он. Боль сжигала меня изнутри, но мои глаза оставались сухими и это меня терзало не меньше рвущих на части спазмов. Каждый приступ, каждая выбивающая жизнь из маленькой собаки судорога меняла и меня. Я переставал быть ребенком.
Эти двое спокойно смотрели на умирающего пса и разговаривали. Что-то обсуждали будто смотрели уличное представление. Одного оно увлекало до болезненного пристрастия выбивая из него нервный смех и потные улыбки. Другой же злился, глядя на предсмертные движения боли в маленьком тельце будто заплатил за них большие деньги. Только сейчас я понял, что это не просто любопытные зеваки смертельной драмы, а ее организаторы. Я чувствовал, как руки Злого до сих пор сладко до омерзения пахнут колбасой, а из кармана Веселого тянется тонкий запах отравы.
А потом я увидел, что это не первая жертва мучителей. За каждым из них тянулась вереница собачьих смертей. Там были и взрослые матерые псы и кормящие самки, молодые доверчивые песики и полуслепые недавно рожденные шерстяные комочки. Каждая из загубленных собак была детской душой отправленной для спасения озлобленных душ, но они не смогли спасти этих двоих.
Ярость захлестнула меня. Мне захотелось бросился на них и отомстить за каждого убитого пса, но я не мог. Я всего лишь душа ожидающая смерти своего измученного собачьего тела и мне подобное не доступно. Я стоял и плакал, плакал без слез сжигаемый нестерпимой яростью. Мне и щенку осталось мучиться совсем не много, скоро я вернусь обратно так и не выполнив задания Бога. Но на последок я загляну в глаза своих