иначе. Этот придворный откровенно ненавидел нас, при этом был куда более умным, чем Гемелл. У меня такое чувство, что в прошлом у него произошел какой-то конфликт с нашим отцом (эту теорию я построила на обрывках услышанного случайно разговора) и свою враждебность к давно почившему Германику он перенес на нас. В отличие от Гемелла, Флакк не растрачивал силы на ребяческую, неоправданную жестокость, зато неустанно вливал в уши императора сплетни и кривотолки против нас каждый раз, когда подворачивался случай.
Развязка наступила одним солнечным летним утром, под жужжание пчел и птичьи трели, когда я пришла в покои брата, но там его не застала. День только начинался, и я знала, что найти его в это время можно если не у себя, то в саду – он часто гулял там. Я уже собиралась уйти, но мой взгляд зацепился за нечто странное. На письменном столе Калигулы под окном лежал лист тонкого пергамента, исписанный мелким, замысловатым почерком моего брата (он всегда писал аккуратно и красиво, а вот я – как курица лапой). При желании он вполне мог бы писать публичные надписи[2]. Я обошла стол, чтобы не загораживать свет из окна, и начала читать. И с первой же строки у меня перехватило дыхание.
О, Эней, ты поднял на своих плечах мир мертвых,
Но теперь склонись в стыде за то, чему невольно положил начало.
В мире людей вновь завелась Лернейская гидра,
И врата в загробный мир на острове средь
винноцветного моря ждут нового Геркулеса.
Как он мог оставить такой текст на видном месте?
Я еще размышляла над страшным смыслом строк, а мои руки уже скручивали пергамент в тугой свиток. Ясно, что это сатира, причем сатира на тему самую опасную из возможных. Лернейская гидра, которая охраняла врата Аида и была убита Геркулесом, может означать только Тиберия, ведь его слово отправило в загробный мир несчетное количество людей и теперь он правит с острова. Новый Геракл? Откровенное уподобление императора чудовищу и призыв к его убийству? Неужели мой брат стал настолько неосторожен? И это после долгих лет неусыпной бдительности?
Я засунула пергамент за двойную перевязь своей туники, под грудь, куда не посмеет влезть ни один мужчина, и бросилась на поиски Калигулы.
Мне не пришлось долго метаться. Брата я обнаружила в террасном саду с стороны виллы, обращенной внутрь острова. Сады были местом отдохновения для нас – не потому, разумеется, что мы могли расслабиться там без охраны: нигде на Капри это было невозможно. Просто во дворце было нечем дышать от переполнявших его интриг и порока, а в садах по крайней мере можно было вдохнуть полной грудью и упиваться воздухом, сладким от цветущей жимолости.
Калигула и Друзилла стояли на огражденной перилами обзорной площадке и пытались отыскать остальные одиннадцать вилл императора на острове. Я подбежала к ним запыхавшаяся и с безумным видом.
– Видишь вон ту гору? – спрашивал Калигула сестру; Друзилла щурилась, вглядываясь в далекий ландшафт.
Я замерла рядом с братом и попыталась обратить на себя внимание, но от волнения не могла