этого человека?
Но тот лишь вытаращился, не понимая.
– Возьми себя в руки, парень, – сказал он. – Ты, полагаю, новобранец? Это не детский сад. Скоро из тебя выбьют этот детский лепет!
Мы стояли как парализованные.
Францл сжал кулаки.
– Мерзавец еще и говорит по-немецки! – взорвался он. – Он носит такую же форму, как и мы.
– И такую мразь нам придется впредь называть товарищ, – мрачно проворчал Пилле.
Мы были на марше. Еще несколько километров, нам сказали. Всегда было одно и то же: еще несколько километров. Чтобы убить время, мы пели старые марши или спорили о Боге и мире. Но у нас все не выходили из головы эти пленные. О чем бы мы ни говорили, всегда возвращавшись к этой теме.
– Ты видел женщин в форме? – спросил кто-то. – Их целая толпа в той веренице людей.
Это был унтер-офицер в годах, широкоплечий и с большой головой. Он говорил тяжеловесно, низким голосом и при каждом слове кивал, как бы подчеркивая его. Мы звали его Ковак, хотя это была только первая половина его длинной труднопроизносимой фамилии. Он был здесь еще раньше, в самые первые дни кампании, и нам было приятно его общество.
– Их женщины еще более фанатичны, чем самые отъявленные комиссары, – продолжал он, чеканя слова. – В них сам черт сидит.
– Ты имеешь в виду, что они ловко управляются с оружием?
– Не сомневайся, это так, парень. Ты что думал, они проводят свободное время вышивая салфеточки?
Солнце палило нещадно, и мы обливались потом. К счастью, мы несли на себе только свои полевые ранцы. За нами следовала колонна нагруженных повозок, которые тащили лошади. Они везли наше остальное имущество.
Вскоре появились первые жертвы потертостей ног, с трудом ковылявшие, изо всех сил стараясь не отстать от нас. Потом у кого-то возникла идея подождать одну из багажных повозок и взгромоздиться на нее поверх груза. Другие последовали его примеру. Через два дня уже все повозки были переполнены, а когда одна из них в конце концов сломалась под тяжестью, всякая езда была строго запрещена. Теперь хромоногие двигались, держась по обе стороны от повозок, и лишь немногие, имевшие специальные медицинские справки, продолжали ехать.
Мы тащились, еле волоча ноги, все дальше и дальше, день за днем. Мы были так измотаны, что едва могли говорить. Мы с трудом брели в полной апатии, остановив взгляд на каблуках идущего впереди. Мы почти не удостаивали взглядом многочисленные подбитые советские танки. Но когда то тут то там нам попадались поверженные громадины с черным крестом свастики или когда мы видели подбитый немецкий самолет в поле, то начинали хмуро переглядываться. Эти обломки, казалось, несли в себе предостережение.
Шейх был совсем плох, переваливаясь на ступнях, как хромая утка.
– Иди к врачу и возьми справку, – сказал я.
– Что толку? Посмотри на эти повозки – они все переполнены.
На следующее утро нигде не было видно никаких признаков