вселилась в прекрасный старинный замок и своим самоубийством оскандалила Поршер на всю страну, Моклер считал своим позором, и легко поэтому понять, что он не испытывал к заезжему газетчику никакой симпатии. Более того, узнав о цели путешествия Габриэля, кюре настоятельно советовал Бланш не принимать у себя этого залетного щелкопера, но по непонятной причине девушка заупрямилась. «Что она нашла в этом коротышке?» – неприязненно думал кюре, поглядывая на Габриэля, который как раз углубился в очередной редакционный анекдот. (Справедливости ради следует отметить, что сам кюре был ниже фотографа на два сантиметра.)
А Бланш между тем думала, что Габриэлю куда больше нравится говорить с Эрве, чем с ней, и что, если бы она не пригласила кюре, она бы – о да, она бы осмелилась немножечко накраситься, и тогда фотограф беседовал бы с ней с куда большим удовольствием. Мысль прийти накрашенной туда, где находится кюре Моклер, ей даже в голову не приходила, потому что было совершенно очевидно, что при виде косметики добрейший святой отец остолбенел бы, позеленел, побагровел, посинел, после чего его хватил бы удар, и он скончался бы прямо на полу большой столовой замка Поршер, обшитой дубовыми панелями.
Тут кюре произнес несколько слов, и Бланш, вздрогнув, подняла глаза.
– То, что вы рассказываете тут, подтверждает, что журналист – вовсе не христианская профессия, – назидательно промолвил Моклер.
Габриэль понял, что, дав волю фантазии и языку, чрезмерно увлекся и подал врагу повод для нападения. Тут с маленьким фотографом случилось то, что случалось вообще-то довольно редко, – он обозлился.
– Интересно, а кто решает, какая профессия достойна быть христианской, а какая – нет? – вызывающе спросил он. – Может быть, сам Христос говорил что-нибудь дурное о журналистах? Покажете место в Библии, где он это утверждает?
Отповедь получилась чрезмерно резкой, и Габриэль сразу же понял, что переборщил. С некоторой опаской он покосился на хозяев, но Эрве, который при всем своем уважении к кюре не слишком его жаловал, вовсе не выглядел недовольным, и по его тонким губам скользнуло подобие улыбки. А Бланш, казалось, только сейчас включилась в разговор и смотрела на Габриэля широко распахнутыми глазами.
– Вы, молодежь… – начал кюре, пытаясь сохранить лицо.
– А вот и десерт, – перебил его Эрве, который вовсе не желал перепалки за столом. – Как вы относитесь к грушам, мсье Форе?
– Плохо, – мрачно ответил фотограф. – Я их съедаю.
– Ну, тогда у вас будет повод отдать им должное, – засмеялся хозяин замка. – В этих краях растет видимо-невидимо груш, мы просто не знаем, что с ними делать.
– Ее гости, помнится, сломали самую старую грушу в саду, – сказала Бланш, ковыряя свой десерт ложечкой.
– Чьи гости?
– Лили Понс.
– Я и забыл, – признался брат.
Тут кюре решил перейти в наступление.
– Скажите, – начал он, обращаясь к Габриэлю, – зачем вам все это? Вы являетесь