на жизнерадостный тон, в ее голосе сквозит осуждение.
– Понимаете, Адам тут ни при чем, – спешит вмешаться Алекс. – Это я… я страшно боялась, вдруг случится что-то неладное… не хотела сглазить…
Я крепче сжимаю ей руку. Мы это уже обсудили. Почему Алекс ничего мне не сказала, почему не могла даже жить со мной до тех пор, пока не узнала точно. Пока не узнала наверняка.
– Все в порядке, – говорю. – Главное – то, что сейчас я здесь. И у ребенка все отлично.
– Ну, сердечко стучит ровно, сильно, – говорит медсестра, снова стуча по клавиатуре. – Развивается малыш нормально, сейчас он именно такой, каким и должен быть на двадцать второй неделе. Я не вижу никаких причин для беспокойства.
Ловлю себя на том, что выдыхаю, – я даже не заметил, что перестал дышать. Мы – родители в возрасте, мы прочитали все брошюры, сдали все тесты, и все-таки…
– Вы абсолютно уверены? – спрашивает Алекс. – Потому что я совсем не хочу, чтобы со мной случился амнио…
Медсестра снова улыбается, тепло, искренне.
– Все в полном порядке, миссис Фаули. Вам не о чем беспокоиться.
Алекс поворачивается ко мне со слезами на глазах.
– Все хорошо, – шепчет она. – Все будет хорошо.
На экране ребенок внезапно кувыркается – крошечный дельфин, резвящийся в серебристой темноте.
– Итак, – говорит медсестра, снова беря прибор, – вы хотите узнать пол?
Фиона Блейк ставит перед дочерью тарелку с хлопьями, но Саша ничего не замечает. Она не отрывает взгляда от телефона с тех самых пор, как спустилась вниз, и Фиона едва сдерживается, чтобы не высказаться. В этом доме не принято приходить в обеденный зал с телефоном. Не потому, что Фиона так приказала; они договорились, мать и дочь, что так делать не надо. Фиона отворачивается, чтобы налить в чайник воды, но когда возвращается к столу, Саша по-прежнему таращится на этот чертов экран.
– Неприятности? – спрашивает Фиона, стараясь скрыть в своем голосе раздражение.
Саша отрывается от телефона и качает головой.
– Извини, просто Пэтс сказала, что сегодня не пойдет в школу. Ее выворачивало всю ночь.
Фиона строит гримасу.
– Зимняя рвота[1]?
Саша кивает, затем отодвигает телефон.
– Похоже на то. Вроде ей совсем плохо.
Фиона придирчиво рассматривает дочь: у Саши горят глаза, щеки слегка раскраснелись. Если задуматься, она такая уже целую неделю.
– Саша, ты хорошо себя чувствуешь? Выглядишь так, словно у тебя температура.
Она удивленно раскрывает глаза.
– У меня? Я себя чувствую хорошо. Честное слово, мам, я в полном порядке. И умираю от голода.
Саша улыбается матери и тянется за ложкой.
В дежурной комнате полицейского участка Сент-Олдейт констебль Энтони Асанти пытается улыбнуться. Выражение лица сержанта Гислингхэма позволяет предположить, что получается это у него не очень хорошо. И дело не в том, что Асанти лишен чувства юмора, просто юмор его