даже икра краснела в банке, отец Марины, правда, не директор всесоюзного завода, а только главный инженер, но и он имел вполне удовлетворительные отношения с буфетом ЦК. Кстати, как и с горисполкомом, выдавшим ордер на ту самую квартиру, в которой Пээтер сейчас находился. Это был немаловажный момент, потому что к себе, в «безобразный дом», он любовницу привести не мог, Маргот, освободив его от клятвы верности, предупредила: «Единственное условие – сюда никого не тащи!». А сейчас Пээтеру не приходилось опасаться даже того, что его побьет ревнивый муж, ибо тот уже дано пропал в безграничных просторах СССР; максимальным неудобством была необходимость поболтать иногда с дочуркой Марины, да и то редко, потому что обычно ее отводили к родителям.
Проросшие семена пшеницы и теплая вода с вареньем остались в прошлом, в благословленном периоде стагнации, когда жизнь не требовала больших усилий, сейчас же, в эпоху борьбы за свободу и независимость, энергии тратилось много, так что икра оказалась вполне к месту, то есть, к желудку, как и копченая колбаса, которую сам Пээтер и принес в качестве гостинца – после вступления в Народный фронт, перед ним неожиданно открылись закрома родной республики: директора колхозов и совхозов, которых, по мнению Пээтера, совершенно незаслуженно обзывали «красными баронами» – бароны, возможно, да, но не красные, а самого правильного из цветов, сине-черно-белого, как флаг буржуазной республики – таскали в центральное бюро всякие вкусности, от чего и ему кое-что перепадало. Вот если бы они еще выращивали кофе… Кто знает, останься Хрущев на посту подольше, может, стали бы сажать и кофейные деревья, Пээтер хорошо помнил времена, когда поля зеленели кукурузой – зеленели, потому что желтый цвет попадался редко, созревать кукуруза в северном климате упорно не желала, кстати, как, пожалуй, и кофе, так что «бароны» все-таки знали, что сеять, а что нет. Вот и приходилось покупать кофе из Бразилии, на что у Советского государства денег уже не хватало. То есть, может, и хватило бы, но, русский человек, в основном, пил чай, и поэтому в Кремле кофе важной статьей импорта не считали. К счастью, железный занавес со скрипом приоткрылся и через него каждую неделю просачивались очередные эмигранты-эстонцы, а поскольку все они знали, в какой жуткой бедности живут героические соотечественники на родине, то и прибывали с чемоданами, полными не только платьев секонд-хенд, и колготок, возможно, даже не секонд-хенд, но и упаковок кофе; конечно, это был бледный и невкусный скандинавский кофе, но тут уж ничего не поделаешь. Эту бурду Пээтер пил дома, здесь же открыл добытую Марининым отцом из недр все того же буфета ЦК модную вакуумную упаковку с изображением негритянки, отплясывающей самбу.
Сделав несколько больших аппетитных бутербродов и сварив кофе, Пээтер бросил взгляд на часы – движение, которое в своей предыдущей жизни он почти не помнил; сейчас оно стало рефлекторным. До заседания худсовета оставалось еще полтора часа, так почему же не включить, все-таки, телевизор? Некий