ошибся, мама жива, просто сильно заболела, но её обязательно вылечат, она скоро вернется домой.
– Тело привезут завтра, после обеда, – тяжело сглотнув, добавил отец, и прижал меня к себе сильнее. По спине пробежал мороз, зашумело в ушах, ноги обмякли, опустились руки. Нет. Послышалось, он совсем не это хотел сказать, но отец плакал и прижимал меня сильнее, сильнее, сильнее.
Войдя в дом, я вдруг понял, что ничего не изменилось, на зеркале, ещё не завешанном тканью, лежала мамина расческа, в прихожей её обувь, на вешалке – пальто. Ничто не говорило о том, что в этот дом пришла смерть. Молчала и бабушка. Глаза у неё запали глубже, чем обычно, тонкая кожа стала прозрачной, желтоватой, видно каждую венку, каждый капилляр. Она плачет много часов подряд, и, кажется, не замечает ничего вокруг.
Разулся в коридоре, повесил ветровку в шкаф. Привычно сел в кресло в зале. В моей голове нет ни одной мысли. Совсем ни одной. Нет ни усталости, ни бодрости, ни скорби, ничего нет, вакуум. Просидел долго. Заснул. Проснулся через час от короткой мелодии нового сообщения в телефоне. Поначалу обрадовался, подумав, что видел дурной сон. У меня так бывает. Как-то приснилось, что я ВИЧ-инфицирован, причем сон был очень реалистичен, и я готов был поспорить на что угодно, что вчера сидел в очереди в поликлинике, сдавал кровь на анализ, получил положительный результат, а потом на лавочке в парке размышлял, как сообщить об этом родителям, как сохранить диагноз в тайне. Проснувшись в тот день, я продолжал думать о ВИЧ и о том, что в наше время с этим можно жить, причем довольно долго и даже счастливо, пока не понял, что не ходил я ни в какую поликлинику уже много месяцев, а значит, мне всё приснилось. До сих пор мурашки по коже, как вспоминаю тот сон. К несчастью, смерть мамы – не сон, и очередное сообщение с соболезнованиями напомнило мне об этом. Ненавижу сотовую связь.
Не помню, как наступило утро. Спал ли я вообще. В памяти этого не осталось. Разум поразительно избирателен в такие дни.
Незнакомые люди расставляли во дворе деревянные лавочки и два табурета, на которые потом поставят гроб. Моросил дождь, лавочки с табуретами постоянно передвигали, в поисках более подходящего, более сухого места. Установили пляжные зонты, но тут же убрали, слишком пёстрыми они были. Сосед принес полиэтиленовую пленку, её закрепили проволокой под виноградником, а на лавочках рассаживались старушки со всего района.
Отец уехал рано утром, вернулся в обед. Через час привезут маму.
Белый микроавтобус с табличкой «груз 200» на ветровом стекле остановился возле нашего двора. Крепкие ребята из похоронной службы осторожно несли гроб из красного дерева. За спиной я услышал шепот: «Какой красивый гроб». Обернулся, но не понял, кто это сказал. Одна из старушек-соседок протирала капли дождя с маминого портрета, перечеркнутого под стеклом черной ленточкой, другие просто шептались, мужчины стояли молча, скорбно склонив головы. Соболезнующих тут нет. Похороны для них – повод собраться, посплетничать, обсудить последние новости, а кому-то даже позлорадствовать, не всё, дескать,