когда мне исполнилось десять лет…
– Как это?
– Она меня в лагере родила. Из-за меня туда и попала.
– Да разве такое возможно?
– Возможно, ещё и не такое возможно. Прабабушка твоя была тогда молодой и очень красивой. Ухаживал за ней то ли чех, то ли поляк, точно не знаю, да это и не важно. После войны мужчин осталось мало, так что даже политически неблагонадежных расхватывали, как горячие пирожки. Роман был коротким, разлучил их НКВД. Маму отправили на десять лет в лагеря. Отца, наверное, тоже. Я полжизни пыталась узнать его судьбу, но это невозможно. Репрессированных поляков, да и чехов, было, как колосьев в поле, и у всех похожая судьба. Узнать бы, где его могила…
– Это ужасно.
Бабушка пожала плечами и тяжело вздохнула.
– Не ужаснее, чем хоронить единственную дочь.
Я крепко обнял бабушку, и мы расплакались.
– Бабуль, а ты помнишь, как встретилась со своей матерью?
– Помню. Будто это было вчера. Она приходила в детдом и сидела в сторонке, подолгу украдкой смотрела на меня. В детдоме было не сладко. Дети подбегали к ней, хватали за руки, а она сидела и не сводила с меня глаз. Так продолжалось несколько недель. Потом она меня забрала. Было страшно…
– Почему страшно?
– Я всего боялась. Нас же не баловали, ругали, били, наказывали за всё, что делали и что не делали…
Бабушка смолкла и, не моргая, уставилась на фикус в темном углу. По щекам её текли слезы, капали на грудь. Человек с незавидной судьбой. Появилась на свет, как плод запрещённой любви, детдом, больная мама, которую она похоронила спустя двенадцать лет, как повстречала. Жизнь, полная страданий, лишений и обмана. Оставшись сиротой, бабушка встретила интеллигентного молодого человека из хорошей семьи, который вскоре исчез, оставив её одну, беременную моей мамой. В отличие от прадеда, дед исчез добровольно, а точнее добровольцем. Отправился на великую социалистическую стройку Байкало-Амурской магистрали. Оттуда прислал открытку без обратного адреса. Мучила ли его совесть или переполняла гордость от причастности к важному делу, никто так и не понял. Мать моя не хотела быть одиночкой в третьем поколении. Потому и терпела пьяные выходки отца. Бабушка много раз говорила ей, и я это слышал сам, что в доме должен быть мужик, с руками или с деньгами, неважно, но обязательно должен быть мужик.
У бабушки я пробыл два дня, а потом вернулся в интернат футбольного клуба. Там было проще не думать об утрате.
Отцу хватило ума не приводить свою новую женщину в наш дом, где всё было обставлено мамиными руками. Я был там счастлив, но это время прошло. Язык не поворачивается назвать жилищем кирпичную громадину, в которой уже нет тепла хозяйки. Три года дом стоял пустой. Находиться среди этой затхлости невыносимо, и после интерната я снял квартиру.
Чувство вины заставляло отца осыпать меня дорогими подарками, но сам он отсутствовал, как и прежде. Раз в неделю от него приходил денежный перевод. Необходимости в этом не было, мне хорошо платили в футбольном клубе,