так на него и повеяло чистотой девства, невинности, счастьем неведения. Девочка сидела у стола над какой-то книгой и теребила свои пышные, еще не заплетенные волосы. А в сторонке, у окна, сидела ее мамушка и что-то вязала.
– Ах, мамка, как это смешно, как смешно, – повторяла девочка.
– Что смешно, моя птичка? – вдруг услышала она за собою голос отца и вздрогнула от нечаянности, потому что ноги Алексея Михайловича, обутые в мягкие сафьянные туфли, тихо ступали по коврам, не делая ни малейшего шуму.
Девочка вскочила и радостно бросилась к отцу на шею.
– Батюшка! Государь! Светик мой! – обнимала она его, лаская руками шелковистую бороду родителя.
– Здравствуй, здравствуй, птичечка моя, ясные глазыньки! – любовно целовал и гладил он девочку. – Здравствуй и ты, мамушка.
– Сам здравствуй, светик наш, царь-осударь, на многие лета! – кланялась мамушка.
– Что это вы тут смешное читаете? – спросил Алексей Михайлович. – Не сказку ли какую?
– Нет, батюшка, не сказку, – отвечала царевна, и опять ее голосок зазвенел смехом, точно серебряный колокольчик. – Вот эта книга, она называется: «Книга, глаголемая Лусидариус, или Златый бисер»[2]. Тут обо всем написано: и о звездах, и о земле, и о зело дивных людях в земле индейской. Вот послушай.
И девочка нагнулась над раскрытой книгой, писанною полууставом.
– Слушай, – читала она. – «Тамо есть люди, именуемые сиклопеси (циклопесы – циклопы), имеют только по единой ноге и рыщут борзее птицына летания, а егда сядет или ляжет, то ногою от зноя и от дождя закрывается». Как же это, батюшка, об одной ноге? – удивленно посмотрела она на отца.
– А так, дитятко, чудеса Господни неисповедимы, – отвечал царь серьезно.
Девочка как бы смутилась немножко, но снова нагнулась над книгой и что-то искала в ней.
– А вот смотри, – сказала она торопливо, – слушай: «Тамо же есть люди безглавнии, им же есть очи на плечах, и вместо уст и носа имеют на персех по две дыры». Как же это, батюшка? Разве без головы можно жить? – спросила она.
– Не знаю, милая; но у Бога все возможно, – задумчиво говорил Алексей Михайлович. – А где ты взяла эту книгу? – спросил он.
– Мне мама дала ее почитать, а маме ее подарил протопоп Аввакум.
«Аввакум», – повторил про себя Алексей Михайлович.
Он опять задумался, опять что-то укором подкатилось к его сердцу. «Может быть, за правду и этот страдает, – думалось ему, – но где правда, где истина… Истина! Иисус же ответа не даде! Боже великий!»
При имени Аввакума он вспомнил, что этот мученик религиозного фанатизма, по его же повелению, прикован на цепь в одной из келий монастыря Николы на Угрешу. А кто прав? Он ли, Аввакум, Никон ли? Двуперстное или троеперстное сложение? Где же истина?
«Иисус же ответа не даде», – ныло у него на сердце.
Видя грустную задумчивость отца, юная царевна стала робко ласкаться к нему, и ему представилась другая такая же сцена: юный Воин ласкается к своему отцу; а теперь этот отец осиротел, и осиротил его он.
Желая