вздохнула.
– Где найти тюрбан? – спросила она Джейн, когда та уже собралась закрыть дверь.
– Посмотри в гардеробной и в моей комнате, – ответила на ходу Джейн. – Или спроси мою горничную. Пожалуй, если не Шарлотту, то меня ты уговорила на поиск сокровищ.
Отвернувшись от зеркала, Харриет сочувственно посмотрела на Шарлотту:
– Я просто пошутила. Я никогда тебя не предам.
– Шарлотта! – снова заглянула в комнату Джейн. – Поторопись, дорогая. Все ждут.
– Харриет, уходя, захлопни дверь, – попросила Шарлотта. – И пожалуйста… пожалуйста, что бы ты ни делала, не выдавай мои секреты. Сегодня выпускницы празднуют свои успехи, и не стоит смущать их причудами учительницы.
Харриет даже не слышала, как горничная вошла в комнату.
– Карета герцога ждет, ваша светлость. Он просил, чтобы вы поторопились. На улице просто толчея.
Харриет заправила выбившийся локон под тюрбан, так и не найдя другого головного убора, под который могла бы спрятать непослушные волосы, и оглядела неубранную комнату. Она знала, что что-то забыла. Что сказала Шарлотта?
Веера. Туфли. Ее сумочка. Куда она положила накидку?
Перчатки? Харриет заметила накидку, аккуратно висевшую на стуле возле секретера, и… ахнула. Крышка секретера открылась, что неудивительно, ведь на вид ему по меньшей мере девяносто лет. Ее взгляд вспыхнул при виде дневника, который Шарлотта беззаботно оставила там, где любой мог прочесть его скандальное содержание.
Взгляд горничной тоже к нему прикован.
Шарлотту ждет унижение, если кто-нибудь прочтет ее признания. И Харриет обещала защищать ее.
– Герцог ждет, – объявил от двери Уид.
– Я искала накидку, старый индюк, – бросила в ответ Харриет.
С воровским искусством, которым в совершенстве овладела в юные годы, она смахнула с секретера дневник Шарлотты в складки накидки. Не лучшее решение, но Харриет предпочла унести дневник с собой вместо того, чтобы оставить любопытной горничной. Что-то в выражении ее лица Харриет не понравилось. Было в нем что-то… вкрадчивое. И знакомое? Харриет не была в этом уверена.
Шарлотта вернулась в комнату со вздохом облегчения. Она выполнила обязательства перед очередным классом выпускниц и перед академией. Теперь она могла радоваться своему успеху. В другую ночь она, возможно, села бы за стол и записала то, что у нее на сердце, изливая секретные желания, которых никому бы не открыла.
Она влюбилась в слово с тех пор, как отец позволил ей заходить в его библиотеку, и тогда всем своим неуклюжим существом Шарлотта решила, что ответы на жизненные вопросы, возможно, смогут дать ей те, кто нашел время поделиться своими мыслями на исписанных страницах.
Конечно, никто никогда не прочтет того, что поверяла Шарлотта своим дневникам. История ее первой несчастной любви в пятнадцать лет ей казалась трагически-поэтичной. Мальчишка, по которому она вздыхала, в разговоре с приятелями назвал ее «великаншей с большими зубами», и когда она застала его с другой девочкой, это ее потрясло