значимости. Неизменное покрытое копотью окно с теми же портьерами, что на данный момент были раздвинуты и собраны по сторонам, дабы позволить слабым прощальным лучам заходящего зимнего солнца проникнуть внутрь. Четыре часа дня, а уже практически стемнело. Февраль в Новой Англии считается самым лютым месяцем.
Джанин Сильва – глава недавно переименованного комитета по присуждению ученых степеней в области гендерных исследований – сложила руки перед собой, улыбнулась собравшимся и произнесла:
– Думаю, на один вопрос времени хватит. Кто желает оказать честь?
Джанин выжидающе заглянула в глаза каждого из профессоров по очереди. Слева от нее расположился Маркус Хейден – профессор афроамериканской истории и культуры. Сюда из Дартмута его переманил постоянный контракт и, если верить слухам, дом в Бельмонте для него, его жены и четырех (четырех!) детей. Маркус был, как говорится, настоящей суперзвездой. За свою первую (первую!) книгу он получил премию Бэнкфорта[5], а еще регулярно выступал экспертом на новостных телеканалах. Об этом парне Конни не могла думать без добавочных восклицаний. Премия Бэнкфорта! Единственным недостатком Маркуса, если его можно было таковым назвать, являлось то, что он осознавал собственную «звездность». Когда Конни вошла в аудиторию, Маркус практически не удостоил ее вниманием. К Джанин Хейден относился тепло, но с некоторым снисхождением, как и полагается суперзвезде. Маркус уже убрал со стола записи и, как и профессор Сильва, поглядывал на свои дорогие часы. На молодом мужчине был удачно скроенный спортивный пиджак и никакого галстука. Для галстуков Маркус слишком хорош. Для профессора Хейдена эта ничем не выдающаяся встреча уже завершилась, и на право задать последний вопрос он явно не претендовал.
Справа от Джанин на спинку библиотечного стула откинулся профессор Гарольд Бомонт. Его веки слипались, а переплетенные пальцы покоились на облаченном в свитер животе. Двадцать один год назад профессор Бомонт опубликовал тысячестраничную монографию, посвященную истории Гражданской войны в США. Труд был издан университетским издательством в твердом переплете и стоил восемьдесят девять долларов, что изначально обрекло его на провал. После заключения постоянного контракта с университетом и по сей день профессор исполнял свои обязанности со спокойным безразличием. Конни сильно сомневалась, что Гарольд Бомонт помнил, как присутствовал на такой же аттестационной комиссии с ее участием. А даже если и помнил, то навряд ли придавал этому хоть малейшее значение. Профессор почивал на лаврах, читая по одному курсу в год для в лучшем случае четырех студентов, каждый из которых обязан был купить его монографию. Вел колонку в журнале National Review и принимал участие в телевизионных новостных передачах. Правда, не на тех каналах, что профессор Хейден. Под ладонями Бомонта белели те самые листы с печатным текстом, которые он таскал с собой на каждое подобное мероприятие, и Конни была практически уверена, что он вот-вот уснет.
За противоположным концом длинного