мог спокойно пройти мимо него? Почему каждый считал своим долгом зацепить парнишку или как-то нелицеприятно высказаться в его адрес? Откуда это все берется? Так везде, что ли?
– Не везде, – ответил Лев. – Более того, такой массовый расизм в наше время – огромная редкость. Вы уверены, Алексей, что дело было только в цвете кожи?
– Уверен, – кивнул Лопухов и повернулся лицом к воде. – Других причин быть не могло. Но вся эта массовость, как вы говорите, началась с Кахи. Он первым…
– Вот опять, – поморщился Крячко.
– Что? – бросил на него взгляд Гуров.
– Опять эта тяжесть в желудке при слове «Каха». Даже удивительно… Думаешь, это тот самый, Лева?
– Трудно сказать. Мир тесен. Увидим.
– Вы знаете Каху? – встрепенулся Лопухов. – Я не удивлен. Он ведь уже сидел, так что вы должны его знать.
– Не все, кто сидел, – наши знакомые, – парировал Станислав. – Это не загородный клуб для привилегированных персон. За что он сидел, не знаете?
– Понятия не имею. Знаю, что сидел, и все.
– А фамилия?
– Не интересовался.
– Вы сказали, что травля Коджо началась именно с этого Кахи… – напомнил Лев.
– Так и было. Он одним из первых начал к нему цепляться. Если не самым первым…
– Имели ли место угрозы физической расправы?
– Постоянно.
– Только от Кахи? Или еще от кого-то?
– И от других бывали, – ответил Лопухов, немного подумав. – Но в основном от Кахи. Я лично несколько раз слышал…
Гуров достал из нагрудного кармана компактный блокнот, раскрыл его, выдернул один лист и положил его на столик с фирменной символикой перед допрашиваемым. Затем протянул шариковую ручку и предложил:
– Пишите.
– Что именно?
– Имена всех тех, от кого звучали угрозы в адрес покойного Мэйтата Коджо. Было бы неплохо указать и содержание самих угроз, которые вы слышали.
Лопухов вновь поразмыслил немного, затем согласно кивнул, склонился над столиком и принялся быстро строчить мелким корявым почерком.
«Максим Горький» медленно проплывал мимо старенькой покосившейся церквушки, опасно нависавшей над крутым песочным обрывом. Солнце стояло в зените, безжалостно выжигая своими лучами каждый сантиметр истосковавшейся по влаге почвы. Дождей в Москве и ее окрестностях не было уже более полутора месяцев.
Лопухов закончил писать, вернул листок Гурову, и Лев начал внимательно просматривать полученные записи.
– Грубовато, – протянул он, споткнувшись на одной из фраз.
– Ну, а я о чем, – поддержал Лопухов. – Еще как грубовато. Поэтому я частенько и вступался за парня. Вы бы не вступились?
Лев предпочел проигнорировать вопрос. Перевернув блокнотный лист, он сам написал что-то на оборотной стороне и, вновь протягивая его Алексею, спросил:
– Какая-нибудь из этих трех фамилий вам знакома?
Минуты две Лопухов молчал, ковыряясь в закоулках собственной