сына забрали, как потом выяснилось, на работу в город, соседи старуху обходили стороной, почему, Дан с Никой так и не поняли, вначале они даже думали, что причина в них самих, наверно, они как-то отличались от местных жителей, если не внешностью… следовало бы возблагодарить судьбу за то, что теоретики антропоморфизма оказались столь близки к истине!.. то хотя бы одеждой… потом они пришли к выводу, что, наоборот, одиночество старухи было главным стимулом, заставившим ее пустить к себе гостей и даже выдать Нику за дальнюю родственницу… Учить язык было трудно, вначале вообще почти невозможно, они только вылавливали отдельные слова и запоминали их, это потом как-то, прогуливаясь по деревне и забравшись на самую окраину, они набрели на домишко, окна и двери которого были открыты настежь, несмело заглянули внутрь и к своему неописуемому восторгу увидели полку с книгами… фотографическая память Дана хранила круг света на стене от карманного фонарика, в кругу, отбрасывая длинную тень, косо висела на одном гвозде кривая полочка с десятком замусоленных томиков. Книги оказались собственностью деревенского учителя, арестованного за какие-то прегрешения, какие именно, тоже осталось невыясненным, в тот день Дан и Ника поняли только, что домишко необитаем, и перетащили находку к старухе. Среди книг обнаружилось и некое подобие букваря, соседская девочка помогла им свести буквы со звуками, а потом объяснила значение многих слов. Дан и Ника по очереди погружались в гипноз… аппаратуры не было никакой, не было ничего, кроме электронного блокнота, который Дан держал обычно в кармане куртки, один из них входил в гипноз, другой читал вслух слова. Когда они убедились, что уже в состоянии объясниться с сельчанами, они стали делать попытки познакомиться с теми поближе. Тщетно. Дан представил себе череду лиц: мужских, женских, молодых, старых – разных, общим было одно – выражение их, то ли страх, то ли неуверенность, то ли недоверие, то ли все вместе. В разговоры сельчане не вступали, в лучшем случае отделывались односложными ответами, не содержавшими практически никакой информации. Перенесли ли они на Дана с Никой настороженное отношение к старухе, или причины их сдержанности имели более глубинный характер? От наблюдений толку было мало, крестьяне с рассвета до поздней ночи работали в садах или на полях, выходных у них не водилось, деревенское начальство – три, не то четыре замотанных человека, тоже день-деньской пропадало в поле. Иногда в деревне появлялись охранники, бесцеремонно заходили в дома, время от времени они увозили с собой одного-двух крестьян помоложе – обратно, во всяком случае, при Дане с Никой, никто не возвращался. Несколько раз, по вечерам, были сборища, кто-нибудь из начальства произносил речь, потом все хором что-то кричали, махали руками, подбрасывали шапки, лица у большинства при этом странным образом оставались безучастными, хотя находились и такие, особенно среди молодежи, которые орали восторженно и самозабвенно. Первое время это шумное действо было для Дана с Никой загадкой, позднее, начав уже различать слова, они уяснили, что бурные выкрики означали нечто вроде «слава великому Изию!», «могучего здоровья и бесконечной жизни великому Изию!» и тому подобное. Дану эта суматоха смутно напоминала о чем-то,
