И испытывал отнюдь не радость первооткрывателя, а растерянность и даже отчаяние. Правда, положение усугублялось тем, что… возможно, окажись рядом не Ника, а тот же Маран, ему было бы менее тревожно и более интересно… хотя тогда он был просто другим человеком, рохлей, приученным к кондиционированному воздуху обсерваторий, не мужчина, а комнатное растение, и ни о каких открытиях не мечтал… Собственно, разве это можно назвать открытием? Лететь с одной научно-исследовательской базы на другую и по милости электронного олуха… Что произошло с компьютером, так никто и не понял, если б подобное случилось с человеком, это сочли бы острым психозом, а что заставило компьютер, управлявший беспилотным астролетом ближнего радиуса, совершавшим наиэлементарнейший рейс по прямой, ни с того, ни с сего вывести корабль из гиперпространства, угодить в зону притяжения немаленькой планеты, совершить аварийную посадку и превратиться в итоге в электронный лом, успев, к счастью, сбросить катапультируемое устройство с пассажирами, сделав их тем самым первооткрывателями неизвестной цивилизации?.. Нет, открытием это назвать трудно. А что такое вообще открытие? Если не случайное падение, то… Не вычисленная находка, так полагает Маран. А что тогда? Когда плывешь в Индию, а приплываешь в Америку? Или просто мотаешься по океану (читай, космосу) и смотришь по сторонам, нет ли острова (планеты), который другие благополучно прозевали? И вдруг на горизонте возникает берег, ты с трепетом ступаешь на новую землю, не зная, чего от нее ожидать? Тогда твою славу можно считать заслуженной? К славе, впрочем, Дан относился спокойно. В отличие от Марана. Хотя, надо признать, честолюбие того имеет более чем своеобразный характер. Дан давно понял, что Маран совершенно не выносит внешних, так сказать, проявлений славы. Он прятался от журналистов, давая интервью только тогда, когда его буквально припирали к стенке, раза, наверно, два или три за все время, что числился в Разведке, оберегал от постороннего глаза свою частную жизнь тщательнее любого другого, никогда не читал того, что о нем писали… Наверно, он предпочел бы посмертную славу. Дан вспомнил, как однажды давно Маран обронил, что не доверит прощение своих грехов никакому богу, а разберется с ними сам. Примерно то же, надо понимать, со славой, ему хотелось сознавать, что он ее заслужил, но находиться от этой славы он предпочитал подальше. И все же ему как будто было мало…
– Маран, – спросил он, – неужели тебе все еще мало твоей славы?
Маран улыбнулся.
– Слава, Дан, как выразился классик, для мужчины то же, что красота для женщины, ее никогда не бывает слишком много.
– Какой классик? – спросил Дан.
– Не знаю. Какой-нибудь. Мысль слишком очевидна, чтобы кто-то ее уже не высказал… Правда, слава, в отличие от красоты, может быть и со знаком минус.
– Ты имеешь в виду Герострата?
– Герострат был младенцем по сравнению с убийцами, которых полна история. И, в конце концов, он поджег лишь один храм. А ваши любимцы римляне, которых вы считаете чуть ли образцом благородства, разграбили и разрушили целый Коринф. К примеру.
– Но