ный свет был не просто благословением, а чудом.
«Живя в деревне, – размышляла Джорджия, – ты действительно откликаешься на смену времен года: в темные месяцы впадаешь в спячку, ток крови замедляется, голова соображает медленнее, а затем в одно прекрасное утро что-то меняется на небесах, выглядывает солнце, и жизнь начинает двигаться в другом темпе. Однако я, пожалуй, одомашниваюсь, потому что совсем не хочу уезжать отсюда, и, думаю, никогда не придется». Мысль была настолько странной, что Джорджия перестала помешивать чай, и рука замерла над чашкой. Всегда, до этого самого момента, едва уловив первый шепот весны, она испытывала беспокойство: ее воображение и телесную оболочку словно магнитом тянуло куда-то вдаль, и Джорджия на этот зов откликалась, отправляясь в одно из тех путешествий, которые сделали ее знаменитой женщиной своего времени.
Сегодня Джорджия не знала, радоваться или огорчаться, что она не чувствует этого влияния. «Наверно, я просто старею, – сказала она себе. – В конце концов, мне тридцать семь лет, и в этом возрасте женщине уже пора становиться благоразумной».
От грез Джорджию пробудил Найджел, который направил ее руку с ложкой к чашке и заставил помешать чай.
– Задернуть шторы? – учтиво полюбопытствовал он.
– Задернуть шторы?
– Да. У тебя был такой вид, будто с тобой случился легкий солнечный удар.
Джорджия рассмеялась. «Милый Найджел – он всегда знает, что у меня на уме!»
– На сей раз ты не совсем прав. Я размышляла о том, что становлюсь домашней. А ты по-прежнему доволен, что мы переехали сюда?
– Хм. Должен признаться, последние несколько месяцев меня посещали сомнения. Жить в деревне – это одно, а жить на полузатопленном островке – совсем другое.
– Ну, положение было не настолько плохо.
– Моя дорогая, дом практически смыло водой. Штормовые ветры продувают долину, балки содрогаются, в окна хлещет дождь. Когда ты что-нибудь видела в эти окна?
– Несмотря на это, ты выглядишь замечательно, – произнесла Джорджия, с любовью глядя на мужа.
– Сидячий образ жизни всегда шел мне на пользу. И, разумеется, есть некое внутреннее достоинство в том, чтобы жить в этих форпостах империи.
– Не понимаю, как тебе удается так расцветать, ничего не делая?
– А кто сказал, что я ничего не делаю? Я перевожу Гесиода.
– Я имею в виду, не делаешь никаких упражнений или…
– Что ты имеешь в виду – никогда не делаю упражнений? Разве я не хожу каждый вечер в паб? Если ты ждешь, что каждый день я еще и по грязи с тобой стану шлепать…
– Мне нравится это место, грязное оно или нет, – мечтательно заявила Джорджия. – Я увязаю здесь. Все глубже и глубже. Как репа.
– Зная тебя, я бы сказал, что это маловероятно. А теперь давай посмотрим, какие новости пришли из цивилизованного мира.
Найджел начал вскрывать свои письма. Джорджия не получила по почте ничего, кроме каталога семян, в который и углубилась. Вскоре она захихикала:
– Послушай-ка вот это. «“Герцогиня Пармы” очень эффектна, великолепна на клумбах, оранжево-красная с желтыми краями». Не завести ли нам в саду «Герцогиню»? Судя по описанию, она в твоем вкусе.
– Какое необычное письмо! – воскликнул Найджел через несколько минут.
– Дорогой, – вздохнула Джорджия. Это было самым худшим в браке с частным детективом. Невозможно предсказать, когда как снег на голову свалится письмо и Найджел окажется вовлечен в какую-нибудь причудливую и запутанную криминальную загадку. Да и в тех крупных гонорарах, которые он получал, они практически не нуждались. От дела к делу Найджела вело лишь его ненасытное любопытство. – Что на сей раз? Убийство? Или небольшой шантаж?
– Ни то, ни другое. Это по поводу твоей живой изгороди.
– Живой изгороди?
– Послушай, и я тебе объясню. – Держа перед собой отпечатанный бланк, Найджел Стрейнджуэйс начал читать: – «В соответствии с положениями парламентского акта – пом-пом-пом – я, нижеподписавшийся, инспектор по наблюдению за состоянием шоссе – пом-пом – настоящим уведомляю вас и требую, чтобы вы немедленно укоротили, подрезали и подровняли вашу живую изгородь, примыкающую к дорогам графства – пом-пом, – а также подстригли боковые стороны, находящиеся поблизости от дорожной насыпи, и молодые побеги сверху на означенных изгородях, по крайней мере, перпендикулярных долине, и укоротили, срезали или обрубили ветви деревьев, кустов и густых посадок – пом-пом-пом, – таким образом, чтобы они не наносили ущерба означенным дорогам в виде тени, и солнце и ветер не лишались бы возможности проникать туда из-за них, и убрали срезанный с них материал». Пом. Ну, разве не великолепно? Язык Мильтона. Кто бы мог подумать, что в душе инспектора по наблюдению за состоянием шоссе таится такая поэзия? – «…чтобы они не наносили ущерба означенным дорогам в виде тени, и солнце и ветер не лишались бы возможности проникать туда из-за них».
Найджел начал напевать эту фразу на мотив речитатива.
– Что случится,