уйти из школы. Его волосы пламенеют в предвечернем свете.
– Привет, Ло. – На нем футболка «Кливлендских индейцев»[15] и те же обтягивающие серые джинсы, какие он носит каждый день. Ранец висит на плече.
– М-м-м? – Я отворачиваюсь от него, делая вид, будто что-то отрываю в глубинах шкафчика. Думаю о том, что Кери сказала мне в туалете, и задаюсь вопросом: а может, со мной что-то не так, если не замечаю, какой он милый, и не хочу иметь с ним никаких дел? Нормальная девушка – та бы обязательно захотела.
Глупышка. Разумеется, со мной что-то не так. Да со мной все не так!
– Ты получила мои записки? Обе? Я хочу сказать… я хочу сказать… Вторая до тебя дошла, я знаю, потому что был там. Ты понимаешь. В классе и все такое.
– Записки?..
Он откашливается.
– Я знаю, раньше мы совсем не разговаривали – за пределами класса, – но ты… такое ощущение, что ты не очень усваиваешь материал для ШОТа, и я подумал, если у тебя найдется свободное вре…
– Извини, но сейчас говорить не могу, – обрываю я его. Не могу смотреть на него, не хочу видеть разочарование, расползающееся по его лицу. – Мама ждет дома. Как можно раньше. Она… она болеет. Мы с тобой еще поговорим, хорошо? – Я выдавливаю из себя виноватую улыбку. – Мне… мне действительно жаль. Увидимся завтра в классе.
Я захлопываю дверцу шкафчика. Быстро иду к выходу из школы, расположенному рядом с кабинетом директора Пауэлла.
– Ладно, тогда увидимся завтра! – кричит мне вслед Джереми. Я, не оборачиваясь, машу ему левой рукой. Потом проделываю то же самое правой.
Нервозность Джереми заставляет нервничать и меня. Когда его лицо краснеет во время разговора со мной, меня начинает мутить, потому что я его понимаю. Понимаю, как пылает и болит каждая клеточка тела, с каким трудом дается каждое слово.
Флинт совсем не такой. Он не похож ни на меня, ни на Джереми. Он умеет говорить с людьми. Он знает миллион историй. От Флинта меня мутит по-другому. Потому что он мне солгал. Потому что он свободен, на него ничего не давит. Потому что он самый загадочный из всех моих знакомых. Я с таким никогда не встречалась. И потому что он видит меня красавицей.
Я считаю плиты, по которым иду. Сорок девять между моим шкафчиком и дверью, на пяти размазана жвачка.
Долгие годы после школы я никогда не шла домой одна, где бы мы ни жили, потому что меня сопровождал Орен. Осенью, в Миннесоте, когда везде лежали листья, он заходил сзади и толкал меня в огромные кучи опавших листьев, которые люди сгребали на лужайках. Когда мы добирались домой, мама выбирала кусочки листьев из моих волос и свитера, а я сидела на ковре, смотрела телевизор, а Орен приносил мне печенье, чтобы загладить свою вину.
У него была большая плетеная корзина, заполненная бейсболками, которые он коллекционировал с детства. Он всегда любил бейсбол. Как-то по-особенному их укладывал, поэтому всегда знал, что я подходила к корзине и прикасалась к ним. А я иногда заходила в его комнату, когда он играл с друзьями в подвале или слушал музыку на кухне, и разбрасывала бейсболки по комнате, просто для того, чтобы