Веру никогда особенно не наказывали, с другой стороны, и не интересовались ею, может быть, поэтому она достаточно легко выстроила, заселила собственный мир, даже мать приняла это с пониманием, старалась без нужды на ее территорию не заходить. Вера знала, что уйдет из семьи рано; она вполне трезво смотрела и на себя, и на родню, понимала, что эта трезвость поможет ей раньше уйти.
Постепенно она доходила и до понимания матери, не прощала ее, но и не особенно обвиняла, видела, что и она, Вера, если у нее так сложится жизнь, поступит похоже. Мать была вполне артистическая натура, взбалмошная, искренняя, импульсивная, ее попытки наладить с Верой отношения были редки и, главное, очень коротки. Обе боялись фальши, нечестности, мать, пожалуй, уважала ее, видела, что уже сейчас, в десять-одиннадцать лет, в Вере достаточно силы, и, если понадобится, она сумеет за себя постоять – в общем, бояться за нее оснований нет. Наверное, это был не лучший способ воспитания, но к жизни Вера и впрямь оказалась подготовлена неплохо.
Между тем жили они вполне традиционно. Приемы и хождения в гости к родственникам, которых было чуть не пол-Москвы, церковные праздники, гимназия, летом дача. Всё шло своим чередом, и вот незадолго до того, как она должна была вырасти и по обоюдному согласию получить свободу, два события разом поломали эту спокойную разумность. Первое было внешним – Октябрьский переворот. Здесь Вера была едина со всеми, потому что так же, как и ее жизнь, изменилась жизнь миллионов других людей. Второе касалось лично Веры. Они голодали, и сестра, у которой было замечательное контральто, – пройдя все туры прослушивания, она уже с ближайшей зимы должна была петь в Большом театре, – чтобы выменять хлеб, отправилась по Волге в Саратов и там пропала.
Вера тогда работала учительницей в сельской школе в Башкирии и узнала о том, что произошло, лишь несколько месяцев спустя из письма матери. Дальше родители и она сама, пытаясь разыскать хоть какие-нибудь следы Ирины, еще два года ездили под Саратов, опросили чуть ли не всех, кто плыл с ней на одном пароходе, но не нашли ничего, кроме справки уездной больницы Рыбной Слободы, где было сказано, что Ирина Сергеевна Радостина скончалась в этой больнице 19 августа 1918 года от холеры. Отчество было переврано, и мать, цепляясь за это, до конца своих дней верила, что Ирина не умерла, а была похищена своим спутником-татарином и продана им в турецкий гарем. Тогда такие вещи и вправду случались.
Конечно, эта история не могла не потрясти Веру, особенно ее поразило, что Ирина, с которой она провраждовала всё детство, которую годами чуть ли не ненавидела, к тому времени сделалась в семье самым близким ей человеком. Перед своим первым отъездом в Башкирию Вера чаще и чаще ловила себя на том, что тяжелее всего ей расставаться именно с Ириной, и если так пойдет дальше, она скоро влюбится в нее не меньше, чем мать. Ирина, любовь к ней и вправду могла их наконец соединить. Она была тем полем, где мать и Вера могли бы сойтись, сделаться заодно. Кроме того, Ирина была хорошим, спокойным