«Пожалуй, только реклама выставки и представляет интерес», – думал я, трясясь в «виллисе». Теперь установлено по крайней мере, где показывали Янтарную комнату – предмет особых забот Кати.
– В замок! – приказал я водителю.
Орденский замок – в самом центре города. Первый раз я увидел его в день штурма. Багровое пламя вырывалось из окон угловой башни. Он стоял в клубах дыма, над пустырями, над грудами битого камня. Жилые кварталы окрест рухнули, а замок стоял. Ловкие мастера воздвигли когда-то это здание вышиной с восьмиэтажный дом. Бомбы, пожары сильно повредили его; стены местами обвалились, но он все же выдержал.
«От замка на зюйд», «Мимо замка и вправо» – так говорили тогда у нас, уточняя направление. Он виден издалека. Но только теперь, поднимаясь по ступеням лестницы, ведущей к воротам, я почувствовал всю мощь древней твердыни. Замок словно придвинулся и навис надо мной. Угрожающе клонилась башня, мохнатая от опаленного, порванного плюща. Струйки дыма сочились из амбразуры, – внутри что-то еще горело.
От этого замка и пошел Кенигсберг. Оплот Тевтонского ордена, немецких псов-рыцарей был его началом, его сердцевиной. Потом замок стал резиденцией прусских королей. Один из них – Фридрих-Вильгельм – принимал здесь русское посольство во главе с Петром Первым… Но это все я узнал позднее.
Холодом, извечной сыростью камня, духом гнили пахнуло на меня во дворе. Есть ли тут где-нибудь жизнь? Мы миновали арку, вошли в следующий двор. Гудит мяч, – люди в голубоватых, застиранных халатах играют в волейбол; несет йодоформом. Санчасть. Рядом, в углу, у маленькой кирпичной пристройки толчется часовой. Верно, кладовая. На двери с замком дощечка: «Мин нет». А справа, в глубине двора, они, может, еще есть, – там ходят саперы, тычут в землю свои щупы. И какой-то штатский, коротенький, в помятой зеленой шляпе, увязался за офицерами, жестикулирует, зовет.
Я подошел.
– Его зовут Моргензанг, – сказал, смеясь, лейтенант, мой ровесник. – Утренняя песня, следовательно. Он хозяин кабачка.
– Какого кабачка?
– Вот же, – лейтенант задрал голову, – Кровавый суд! Придумал же!
«Blutgericht» – блестели стальные буквы, прибитые прямо к стене.
– Тут в старину был зал суда, – продолжал лейтенант, и в голубых глазах его светилось насмешливое удивление. – И камера пыток. Давно, еще при рыцарях. Чудак же! Спрашивает, нельзя ли ему опять открыть свое заведение. Для наших офицеров. Конкурент Военторгу! – Лейтенант расхохотался, довольный своей шуткой. – Он говорит, многие высокопоставленные лица посещали кабачок. Топоры, клещи там, железные прутья развешаны, кольца, куда пленников заковывали. Все подлинное. Очень, говорит, редкий локаль. Вот, хочет продемонстрировать.
Немец подбежал к нам:
– Нет мин, господа, уверяю вас! Я же был тут. Ой вы бы видели маскарад! Фольксштурмовцы сперва храбрились, а потом сорвали с себя мундиры и драли. В музейных костюмах! В камзолах, в плащах времен Лютера. Бог мой! А я и не подумал уходить. Зачем? Я вывесил скатерть, белую скатерть,