бронзовым письменным прибором.
– Товарищ полковник, – сказал я, – разрешите обратиться к майору?
– Ради бога, голубчик, – протянул тот. – Зачем вы спрашиваете? Обращайтесь сколько вам угодно.
Я опешил.
– В армии спрашивают, – пояснил гостю Бакулин и улыбнулся мне. – Уставное правило. Ну, что у тебя?
Штатские манеры полковника смутили меня. Я молчал.
– Познакомьтесь, – сказал майор и обернулся к гостю. – Это Ширяев. Тот самый…
Я едва устоял на ногах – с таким жаром бросился ко мне этот диковинный полковник, схватил за плечи, отпустил, снова схватил и стал трясти.
– Ширяев? Нуте-ка, дайте полюбоваться на вас. Орел! Орел! Вы наградили его, товарищ Бакулин? Эх, дали бы мне право, я бы вам высший орден… Ну, молодец! Батальон в плен взял! Глазом не моргнул!
– Остатки батальона, – поправил я, не зная, куда деться от столь неумеренных похвал.
– А я Сторицын, – заявил он. – Сторицын. Ударение на первом слоге.
– Очень приятно, – промямлил я.
– Профессор Сторицын, – продолжал он. – И вот полковник без году неделя. Командировали сюда, одели. Все честь отдают, а я не умею. Кланяюсь, знаете, как самый паршивый штафирка. Зрелище мерзкое. А?
– Звание присвоил министр, – веско произнес Бакулин. – Ну, что у тебя, Ширяев? Не стесняйся. Полковнику тоже интересно.
Сторицын сел. Пока я говорил, он кивал, вздыхал, и я почувствовал – история Кати Мищенко ему уже известна.
– Значит, нового ничего, – подвел итог Бакулин. – Теперь насчет дальнейшего.
Он подозвал меня, и я увидел то, что они разглядывали, когда я вошел. На столе лежал портрет. Портрет женщины в платке, написанный масляными красками на небольшом холсте, потемневший, местами в паутинке трещин. Что-то заставило меня еще раз посмотреть на него.
– Венецианов, – сказал Бакулин. – Подлинный Венецианов из минской галереи.
Я не слыхал о таком художнике.
– О дальнейшем, Ширяев. Порфирий Степанович прибыл к нам по распоряжению правительства за музейным имуществом. Будешь ему помогать.
А как же розыск? Я испугался. Первая моя мысль была, не решил ли Бакулин снять меня с задания. Дни идут, а результатов никаких. Чего я добился? Вот сейчас он скажет, что я не справился, и дело поручат другому, а меня – под начало к этому профессору. Рыскать за спрятанными картинами, за всяким музейным добром!
– Ясно, – выдавил я.
Бакулин засмеялся.
– Что тебе ясно? Ну!
– Не сумел я… Отстраняете меня, выходит… Сожалею, товарищ майор.
– Ах так? – Он нахмурился. – Ничего ты не понял. Не разобрался ты, для чего находилась у немцев Катя Мищенко. Миссия ее тебе безразлична, а если так, то, может быть, тебя действительно следует отстранить.
– Полноте! – всполошился Сторицын. – Такого молодца, и вдруг…
Недоставало мне его участия! Я помрачнел еще больше. Но лицо Бакулина уже потеплело.
– Отвык ты от мирной жизни, Ширяев, – начал он. –