изначально неправильные теории и версии. Что за ложь в истории!
Кроне разозлился, – и в том числе сам на себя, что не сумел сразу пресечь измышления этого «коллеги», и доказать ему свою правоту, и заставить его работать в другом направлении. Хотя против идеи он бы ничего не смог сделать…
Прекратив рефлексию, профессор поднялся со стула и полез в архив, искать нужные бумаги.
Он теперь, найдя какую-то папку, тщательно перебирал листочки и про себя радовался, что не доверился тогда технике и не стал делать заметки электронные. Понятно, профессора Института – в сущности, не учёные. Максимум – их можно назвать теоретиками-фантазёрами. Но в жизни Кроне был период, когда учёным он был несомненно, – самое интересное в его записях к этому периоду и относится.
Кроне об осложнениях писал только вразброс, ничего не поясняя и не доказывая, – то, что он описывал, для него лично доказательств не требовало. Такие страницы он пропустил. Вот он дошёл до заметок об общении с ним людьми, его коллег, – которые подходили к нему после тяжёлой практической работы. Кроне, по сравнению с тогдашней реакцией, сначала вздохнул, потом встрепенулся: он припомнил, как ярый смех раздирал его при прослушивании записей. Но уже тогда: пройди ещё немного времени – и отреагировал бы он вдумчивей. Ведь он вскоре всё понял.
Зато есть, что вспомнить, хотя это и не совсем то: как реагировали люди на его поведение, – вот, что хотелось бы узнать, вернее, найти в заметках. Ибо этот момент совершенно вылетел из памяти Кроне – он не помнил, что выражали собой люди до того, как он заговорил о бесчувственности. Они могли быть готовы услышать нечто новое, – или новое старое, – о себе или находились в состоянии безразличия? Какими они были?
Кроне не задавался ранее этим вопросом, – возможно, и вплоть до предположения старшего планировщика. Из слов того вполне вытекает, что человек в период его осложнений находился на высшей ступени бесчувственности. Да, здесь начинает править и личное любопытство: он как-то так свыкся с началом своей успешной карьеры, – но он никогда не анализировал состояние бесчувственности на тот момент. Он и не мог – его работа, как потом стало понятно, только подходила к этой универсалии. А что творилось с универсалией?!
«Она была! … Да её и не могло не быть, – усмехнулся по-детски Кроне. – Как я не замечал?»
Всё дело в том, понял профессор, пересев на диван, что он действительно вышел на бесчувственность случайно. Это подтвердили записи, которые он только что пересмотрел. О бесчувственности в них не было ни слова.
И он снова вернулся к продолжению мысли старшего планировщика, – что это были за люди, которые «сделали» ему карьеру.
Через секунды у Кроне вообще испортилось настроение и он небрежно вытянул ноги – от осознания, что нельзя вернуться к истокам появления городов нового типа … и бесчувственности, конечно.
III
Точно клубок с нитками, Дэни распутывал Оле-Виват, делая всё новые и новые открытия. Одно время он особо присматривался к домам, – а теперь перешёл