осталась одна с шестью детьми. Тимофей хотел в тот же день отправиться в родную деревеньку, но сдержался. На Пасху, как только просохли дороги, около дома остановилась повозка с кучей детей. Тимофей покрывал крышу листовым железом. Сердечко екнуло, что-то родное и близкое чувствовалось в женщине, снимавшей детей с телеги. Спустился. Признал – Стеша. Остолбенел. Слова вертелись в голове, а язык присох к небу. Стеша подошла вплотную. Поклонилась в пояс. Прошептала: «Принимай детей, сироты они теперь. Кому мы нужны кроме тебя. Прощения прошу. Знаю боль в душе никаким словом не вырвешь. Старшие дочери твои кровные. Средний у нас с Егором общий, названный Тимофеем в честь тебя. Да что рассказывать – больше меня знаешь. В первые месяцы после твоего возвращения Егор хотел уйти, да куда уйдешь, коли своих трое, да четвертый общий. Его не разорвешь, мечом не разрубишь. В поле выйду, наплачусь, что не дождалась, так ведь, люди говорили, что видели, как в бою тебя штыками прокололи и палашами порубили». Тимофей долго молчал. Звенящая тишина повисла в воздухе, даже дети утихли и глазенками уставились на него. Наконец, потупясь, Тимофей сказал: «Если приехали, так располагайтесь, дом большой, места хватит всем». Стеша оправдывалась: «Да мы не надолго. Посевная. Рассиживаться некогда. Приехали на тебя посмотреть, да обговорить – детей надо учить грамоте». Тимофей, до хруста сжимая пальцы в кулак, сказал: «Завтра попрошу на неделю отпуск, еще ни разу не брал. Управимся с посевной, а там будем думать, как жить дальше».
Стал рассматривать дочерей, обе как две капли воды сходны с матерью, младший сын – копия Егор, трое других на родню Егора похожи. Тимофей улегся спать на широкую деревянную кровать, долго крутился, не мог заснуть. Думы прыгали векшей одна за другой. Задремал, почувствовал: кто-то смотрит на него. Рядом с кроватью стояла Стеша и рассматривала Тимофея: черемную короткую бороду, морщины под глазами. Он хотел протянуть руку, но Стеши уже рядом не было.
Утром Тимофей побежал в заводскую лавку, купил пять фунтов сладких кренделей, два фунта мелких баранок, конфеты-подушечки. Поставил самовар. Стеша сводила детей в церковь, после обеда засобиралась домой. Тимофей рассуждал: «Стеша, я понимаю, что тебе будет тяжело управляться с хозяйством, но и детей учить надо. Работа на заводе у меня по здоровью подходящая. Для села я негож. Посмотри на левой руке пальцы срослись горстью, да и правая не шибко правит, в хозяйстве надо, чтобы обе руки были здоровыми и крепкими. По воскресеньям буду приезжать, помогать по дому. К зиме взрослых заберу к себе – их учить надо. Часть скотины порубим, а землю, корову и лошадь терять нельзя. У нас при заводе многие держат коров». На том и порешили.
Стеша поставила ребятню перед образами и прошептала: «Посмотрите на Тимофея Степановича, с этого дня он будет ваш папка, другого папки не будет, Настя и Пелагея, он родной ваш батюшка».
Они подбежали к Тимофею, прижались к ногам и взахлеб запричитали: «А мы знаем, бабушка нам говорила, тебя сначала убили, а потом ты воскрес и долго