поезд посадила? А то вдруг еще вернется и со мной столкнется. Ты же знаешь, как он меня «любит».
– Нет, на поезд я его не сажала. Просто платочком помахала из окна. Знаешь, как романтично получилось? Он еще до вокзала, наверное, не успел доехать, а я уже соскучилась…
– Понятненько, – сказала Машка, – Будем надеяться, что не вернется… А из денег он тебе, извини, чего-нибудь оставил?
– Оставил. Только можно я не буду говорить сколько? – жалобно спросила Амалия.
– Можешь и не говорить, – мрачно сказала подруга. – Ладно, я сейчас приеду, – и милостиво, как только она одна умела, добавила:
– Можешь ожидать.
– Все, поздняк метаться – тетя Маша уже едет.
Джонник уже сидел у двери. Из пинцетообразной пасти свешивался поводок.
– И чтоб никаких поползновений «налево» и попыток к бегству! – грозя указательным пальцем, строго велела хозяйка. – Давно ли я тебя в божеский вид приводила?
Машка ворвалась в дом, окинула обстановку хищным взором. Глаза метали молнии, ноздри раздувались, а поза, в которой она застыла на пороге, символизировала непоколебимую решимость действовать и ринуться в бой за честь любимой подруги.
– Ну-с, – многозначительно изрекла она. – Вот, на, пока разбери, – и протянула Амалии увесистый пакет.
– А Джонник, я смотрю, опять холодильник размораживает? – кивнула Машка на открытую дверцу. – Правильно, старый ты перечник, кто-то же должен помогать маме по хозяйству. Ой, блин! Тебя опять «под Котовского» подстригли, да? – воскликнула она со смехом. – Опять во все тяжкие пустился?
«Под Котовского», то есть наголо, Джона стригли лишь в одном случае – если природа его манила начавшимся гоном, везде игрались собачьи свадьбы, вокруг было слишком много искушений, а Амалия зазевалась. И если звезды благоволили к лохматому повесе, вырывался на свободу и бежал жениться.
Бежал так быстро, как может бежать только борзая, совершенно не реагируя на крики и угрозы. Не пугал его ни хозяйский гнев, ни голодные бомжи, ни собачий триппер. Возвращался он через пару суток. Голодный, грязный, вонючий, со спутанной шерстью, не поддающейся расчесыванию. Финал всегда был один – Джона стригли почти наголо.
– Да уж, опять ретивое у парня взыграло, – подтвердила Амалия. – А это что? – спросила она, глядя на пакет.
– Что-что… а давай пожрем? – предложила Машка.
– Ты кушай, а мне не жрется что-то. Я худею.
– Знаю я твои худения, – буркнула «кормилица». – Ты худей себе дальше, худей. Будешь у нас бухенвальдским крепышом. Гайку в карман еще класть не приходится, чтоб ветром не унесло? – плевалась сарказмом Машка. – Ты уверена, что тебе язва так необходима?
– Ну серьезно, у меня жопа толстая жутко и целлюлит одолел на животе, – попыталась оправдаться Амалия. – Старческое, думаю.
– Нет, похоже за тебя взялись слабоумие и дистрофия одновременно. – Покачала головой Машка. – Это у кого и в каком месте целлюлит, интересно? И жопа?
– Ну неужели ты не видишь? Посмотри сколько лишнего! – Амалия изобразила руками