происходил из семьи, где медиками являлись и дед, и отец, и дядя, и был вовлечен в медицину по необходимости. Он, как и Фишбейн, любил пропустить стаканчик, но в отличие от последнего далеко не всегда умел удержать стакан в руке. Так или иначе, но одновременно с убийственными разоблачениями Джона Бринкли, направляемыми калифорнийскому медицинскому сообществу, Фишбейн успевал показывать новому приятелю город.
В двадцатые годы не только Париж был охвачен лихорадкой преобразований, менявших лицо города. Чикаго также безудержно и спешно стремился украсить себя чертами ар-деко. Унылые и старомодные заведения тщились выдать себя за романтические ночные клубы. Что же касается подлинных изменений стиля, то, попав в места, подобные «Трианону», разрекламированному как «роскошнейший дансинг Америки, где каждый, даже забывший сунуть себе в карман фляжку, все равно пьянел от увиденного». Фишбейн был большим любителем театра, которым увлекся еще в те времена, когда студентом подрабатывал, транспортируя на сцену и со сцены Сару Бернар. Гостей он всегда приглашал в фешенебельные театры и кинотеатры, где половину благоприятного впечатления создавала пышность окружающей обстановки. Любил он и карты, в том числе и партии в покер, которые разыгрывались на квартире сценариста Бена Хекта в Норт-Сайде при участии Сэндберга и литератора Кларенса Дарроу.
Благодаря Фишбейну Льюис[16] пристрастился к этим развлечениям. Кроме того, Фишбейн ввел его в круг, собиравшийся у Шлогля в ресторане в стиле немецкой пивной с завитками темного дерева, позолотой, мутными зеркалами и клубами сигарного дыма. На столах стояли щедрые бруски масла и корзинки со свежим ржаным хлебом, из ожидаемого: венские шницеля, блинчики с яблоками на тарелках, из неожиданного: маринованный угорь, жаркое из оленины; предлагалось и «ночное такси на заказ». Больший интерес представляла тут не кухня – самое интересное происходило в глубине зала, в правом его углу, куда регулярно стекалось широкоплечее и шумное воинство, напоминая рыцарей Круглого стола.
В те дни Чикаго мог претендовать на звание американского переднего края литературных сражений, где бились, как писал журналист Г. Л. Менкен, «оглашая воздух оглушительными криками, саркастическими возгласами, отзвуками ударов и падений, где критики дразнили других и не было недостатка в готовых броситься в атаку добровольцах, где в ход шло любое оружие, – годилось и напечатанное, и написанное от руки, и устное слово, и цитата из антологии греческой поэзии». Эти рукопашные бои у Шлогля велись еще с 1916 года, и среди завсегдатаев были и Хект, и Сэндберг, и новеллист Шервуд Андерсон (славившийся мягкостью речей и безобразной броскостью носков), и поэт Эдгар Ли Мастерс, и целая свора кипучих ничтожеств, ныне совершенно забытых, журналистов местных изданий, обладателей быстрого ума и острых локтей. Собери их всех разом, и репутация многих, лопавшихся от тщеславия, оказалась бы дутой, но разговоры там всегда велись оживленные