Далее процент уменьшается по экспоненте каждый день при условии отсутствия повторов эксцесса. Человеческая память очень короткая.
– Совсем как у рыбок, – сказал я, глядя как костлявые пальцы архонта сдирают с металлической обшивки еще один анчоус. Эти же пальцы, эту же крупную синюю ладонь он протягивал мне шесть лет назад, чтобы увести внутрь стальных коридоров орбитальной станции к Юле. Протягивал со словами «Мы не обидим». Чертов лжец, я все помнил!
Старый ананси бросил анчоусы под ноги и повернулся к нам. Его костюм, похожий на чешую красной змеи, плотно стягивал винный пояс из аксамита.
Гертен велел:
– Станислав, после утренней инъекции зайди в мой кабинет.
В этот раз я слегка поклонился. Архонт развернулся, я не отрывал взгляда от его спины до самой двери. Вот он, отец девушки, за которой я ухаживаю шесть долгих лет. Вот он, настоящий мой хозяин. Чудовище, разрушившее мою жизнь.
Тупые зубья чужой боли оцарапали мою правую височную кость. Я повернулся к Юле. Кроме нас и фабрикоидов, все покинули столовую. Красивое лицо девушки безразлично-спокойно смотрело перед собой. Но внутри нее словно тиски сжимались, я чувствовал!
– Стас, – сказала Юля, – мне нужно идти приступать к обязанностям.
И тут до меня дошла моя собственная боль в пальцах – так крепко я все это время впивался в ладонь Юли. Я резко отдернул руку. На голубоватой нежной коже девушки остались темные отметины.
– Прости, – выдохнул я. Юля молча пошла к выходу. У двери она, не оборачиваясь, сказала:
– Сегодня я заботилась о Стасе.
Взметнулась напоследок черная лавина спутанных волос. Вдруг подумалось: и, правда, не помешало бы расчесать.
Глава 3
В инъекционной человеческие половинки гешвистеров задирали правые рукава рубашек и по очереди подходили к машинам, впрыскивающим «сыворотку». Зал немаленький, но пятьсот детей набились в него так плотно, что и гравипушкой не отшвырнешь.
Повсюду дыхание, пропахшее выпечкой с завтрака. Оладьями. Жареной говядиной. Теми же хот-догами. Ароматы дышали мне в лицо. А я позавтракал сегодня одной лишь нервотрепкой.
– Слюни вытри, – сказала Мана, когда я протиснулся к ней со спины. Ко мне бразильянка не повернулась. Я провел ладонью по губам.
Очередь двигалась достаточно медленно, чтобы произнести слово. Бесполезное ничего не меняющее слово, а произнести его все же надо.
Я сказал: Прости.
Мана резко развернулась ко мне. Волна черных волос хлестнула меня по щекам.
– Дарсис хотел ударить меня? – прошипела девушка.
– Нет.
– Значит, ты хотел? – ее покрасневшие глаза впились в меня.
– Конечно, нет, – отмахнулся я и, оглянувшись по сторонам, зашептал:
– Мана, я уже говорил, что не знаю, как это происходит. И почему.
Мана недоверчиво прикусила губу.
– Все из-за того, что я отобрала тот кусок пиццы. Говорила мне мама: голодный омим, мужчина, – сердитый омим.