с очередной добавкой, ко мне подошли. Случись это месяцем раньше, я бы отбился: бандитов было всего трое, а стволами они могли маму пугать: у подъезда жилого дома стрельба – дело стремное. Милиция приехать может… Завязалась драка, и мышцы, ослабевшие за месяц пьянства, подвели. Меня двинули по голове рукояткой пистолета, запихнули в машину, а уж там вкололи снотворное…
Очнулся я в яме. Где я и почему, объяснять не требовалось. В каждом ауле есть такие ямы, и не одна. Торговля людьми – давний бизнес этих мест, в девяностые он пережил невиданный подъем. Меня похитили не мстители – те просто убили бы. Пленника следовало выгодно продать, а что с ним станет, абреков не волновало. Мне предстояло жить ровно столько, сколько времени уйдет на торг. Судя по тому, что говорили прятавшие меня друзья, торг не должен был затянуться.
Надо мной не издевались, не били – продавцам это без нужды. Меня даже сносно кормили; не досыта, конечно, но и не голодал. Похитители были разумными людьми: чем лучше выглядит товар, тем дороже стоит. Я даже не плавал в нечистотах: в яме стояло помойное ведро, куда я справлял естественные надобности. Раз в сутки ведро подымали на веревке и возвращали пустым.
О чем я думал в той яме? Ни о чем. Мелькало легкое сожаление, что не доживу до первого юбилея – в январе мне исполнялось 25. Но больше хотелось, чтоб смерть пришла быстро. Умом я понимал: это невозможно. За такие деньги и чтоб просто убить? Черноголовые устроят представление, они это любят. Будут кривляться, надувать щеки, зикр станцуют. Потом примутся резать… Однако человеку свойственно мечтать, вот я и мечтал. Убить себя я не мог – нечем. Ножа нет, бритвенного лезвия тоже, даже иголки нет – на этот счет меня обыскали тщательно. А вот шнурки на ботинках оставили. Петлю сделать было нетрудно, только за что зацепить? И все же пригодились мне те шнурки…
На седьмой день – в яме было постоянно темно, и я считал дни по вынесенным ведрам – в яму скинули лестницу. Ко мне спустился гость. Я ожидал бородатого абрека, обвешанного оружием, и на всякий случай приготовился, но это оказался старик. Маленький, тщедушный, с гладким подбородком. Даже в той ситуации меня кольнуло: «черный» – и без бороды? Лицо старика покрывали морщины; сколько ему лет, я толком не разглядел – темно было. В руках старик держал какую-то плошку с фитильком – какой от нее свет? И хорошо, что это была плошка: от фонаря я бы ослеп. Старик поставил плошку на земляной пол, сел и поджал ноги. Я подумал и устроился напротив. Плошка горела посредине, не то разделяя нас, не то объединяя.
– Ты убил женщин из прихоти? – спросил старик. Голос у него был на удивление молодой, и по-русски он говорил чисто.
Я утвердительно кивнул. Какая разница?
– Сам?
Снова кивок.
– Врешь! – спокойно сказал старик.
Я не стал спорить. Вру – так вру.
– Выгораживаешь друзей, – вздохнул гость, – берешь вину на себя. Это достойно, но лгать не к лицу воину. Расскажи, как было!
Я