от которой сердце начинало болеть так, что пропадало дыхание, и на глазах выступали непрошеные слёзы.
С тех событий прошло уже больше трёх лет, а Шарль так и не привык.
Он ждал письма из Гаскони не столько из-за сообщаемых в них новостей, но ради нескольких строчек, приписываемых братом в самом конце.
Всегда одних и тех же, но, только прочитав их, юноша наконец находил в себе силы, чтобы хоть частично справиться с чувством вины, которое не отпускало его ни на минуту. Как раз до следующего письма.
Тонкое железное кольцо, крестик на потёртом кожаном шнурке да не проходящее осознание утраты, жестоко терзающее душу – вот и всё, что осталось в память о человеке, которого он так любил.
Наконец юноша всё-таки вскрыл конверт. Раскашлялся тяжело, не глядя, вытер губы платком. С трудом удержавшись, чтобы не скользнуть глазами сразу в конец листа, заставил себя начать чтение с первых строк.
«Шарлю Ожье де Кастельмор д’Артаньяну,
лейтенанту королевских мушкетёров,
в собственные руки
Здравствуй, малыш.
Надеюсь, мне и впредь можно будет обращаться к тебе так, невзирая на тот высокий чин, что ты получил недавно, а, братец?
Позволь поздравить тебя с повышением, которое ты заслужил, как никто другой. Твои родные так же присоединяются к моим поздравлениям.
Новостей, у нас, сам понимаешь, немного, хватит нескольких строк.
Матушка, слава богу, жива-здорова. Она стойко переносит недавнюю утрату, а вести о твоих успехах поддерживают её особенно.
Нэнси снова родила. И опять девочку. Уже третью. Бернар, наш счастливый отец, просто в ужасе. По крайней мере, мне так кажется.
Кэтти с мужем переехали в Фезензак. Всё зовут навестить, но мы с Полем что-то никак не выберемся. То одно, то другое… ну, ты понимаешь.
А вот Анна, наша с тобой невестка, недавно разрешилась от бремени мальчиком. После недолгих размышлений мы решили назвать его в честь батюшки – Ангерраном. Наконец-то есть, кому продолжить славный род д’Артаньянов.
Что до меня, то я потихоньку превращаюсь в старого, занудного ворчуна, озабоченного лишь тем, чтобы Кастельмор и Артаньян продолжали приносить более-менее стабильный доход. Ладно, ладно, шучу. Не переживай: у меня всё в порядке.
Конечно, до хозяйственных способностей отца мне далеко, да и староста наш с каждым годом не становится моложе, но вместе с ним и Полем я справляюсь потихоньку.
Пару слов о твоих бывших приятелях. Если тебе, интересно, конечно.
Серж женился недавно, а Жан окончательно заменил на посту лекаря своего отца. У Роже-старшего к старости стали сильно дрожать руки, и он отошёл от дел. Хотя советами, конечно, помогает по-прежнему. Об Андре давно ничего не слышал.
Да, кстати, уже несколько раз собирался написать, но всё забываю.
Поскольку тело Антуана так и не нашли, бальи Фезензака официально признал его умершим. Вот уже год, как мы с Полем окончательно вступили в права управления Кастельмором и Артаньяном.
Я подумал, тебе надо об этом знать.
Вот, собственно, и все новости.
Береги себя, малыш. И пиши чаще. Теперь-то ты должен понимать, что значит для нас хоть раз в полгода получить пусть несколько строчек, написанных твоей рукой.
Будь здоров, и да хранит тебя Господь.
Твой Пьер.
P. S. Я регулярно навещаю твоего друга. Знаю, как это важно для тебя. Там… всё в порядке. И где бы сейчас ни была его душа, поверь, он знает, что ты помнишь о нём. Уверен также: он в полной мере заслужил такие чувства с твоей стороны и такую память.
Пусть даже я окончательно понял это только сейчас».
Глава I. Жак
Шарль вздохнул и покачал головой.
Конечно, письмо брата обрадовало его – хотя бы потому, что это был знак, что дома всё в порядке, – однако вместе с тем вызвало такую душевную боль, что юноша даже продышаться смог не сразу.
Сидел, скомкав в руке листок, и всё повторял про себя строки постскриптума: поверь, он знает, что ты помнишь о нём, поверь, он знает…
Поверь…
Как, если сам Шарль до сих пор не может принять тот факт, что друг его мёртв?
Если до сих пор каждую ночь видит его во сне, а идя по улице, невольно вглядывается во все встречные лица, словно кузнец из Артаньяна выжил и каким-то чудом смог очутиться в Париже?
А потом гасконец до боли прикусил губу.
Так, сказал сам себе, а ну-ка, соберись.
В самом начале, когда после смерти Жака прошло совсем немного времени, он ужасно боялся, что постепенно начнёт забывать лицо друга. Раз за разом мысленно вызывал образ любимого человека, вспоминая каждую чёрточку: всё казалось, что, если хоть какие-то подробности о нём сотрутся из его памяти, он, таким образом, предаст его.
Постепенно страх этот ослабел, но привычка беседовать с приятелем, особенно в минуты