слов по-немецки, которые епископ тут же повторил по-польски.
– Вот что говорит тебе благородный рыцарь, – обратился он к шуту, – получишь два скойца, только не жужжи так близко, а то пчел отгоняют, а трутней бьют…
Шут спрятал два скойца, которые дал ему крестоносец, и, пользуясь свободой, предоставленной шутам при всех дворах, проговорил:
– Много меду в земле добжинской, потому и обсели ее трутни. Бей же их, король Владислав!
– Вот тебе и от меня грош за острое слово, – сказал ему Кропило, – только помни, что, коли кресло оборвется, бортник себе шею свернет. Есть жала у мальборкских трутней, которые обсели Добжин, и опасно соваться к ним в борть.
– Эва! – воскликнул краковский мечник, Зындрам из Машковиц. – Можно выкурить их!
– Чем?
– Порохом!
– Или срубить борть топором! – сказал великан Пашко Злодзей из Бискупиц.
У Збышка взыграло сердце от радости, ибо он полагал, что такие речи сулят войну. Но Куно Лихтенштейн тоже понимал эти речи, – живя долго в Торуне и Хмелю, он научился польскому языку и не говорил по-польски только из гордости. Однако сейчас, уязвленный словами Зындрама из Машковиц, он устремил на него свои серые глаза и бросил:
– Увидим.
– Наши отцы под Пловцами видали, да и мы видали под Вильно, – ответил ему Зындрам.
– Pax vobiscum! – воскликнул Кропило. – Pax! Pax![40] Пусть только преосвященный Миколай из Курова покинет куявскую епископию, а милостивый король назначит меня его преемником, я произнесу вам такую прекрасную проповедь о любви между христианскими народами, что всех вас укрощу. Ибо что такое ненависть, как не ignis, к тому же ignis infernalis[41] – огонь столь страшный, что водой его не унять, разве только вином можно залить. Дайте вина! Пей, гуляй, как говаривал покойный епископ Завиша из Курозвенк!
– А с гулянки в ад ступай, как говаривал черт! – прибавил шут Цярушек.
– Пускай черт тебя утащит!
– Любопытней будет, коли вас. Не видали еще черта с Кропилом, но я думаю, что вы всех нас потешите…
– Сперва я еще тебя покроплю. Дайте вина, и да здравствует любовь между христианами!
– Между истинными христианами! – с ударением повторил Куно Лихтенштейн.
– Как? – поднимая голову, воскликнул епископ краковский Выш. – Разве вы не обретаетесь в издревле христианском королевстве? Разве храмы наши не древней мальборкских?
– Не знаю, – ответил крестоносец.
Король был особенно щепетилен, когда дело касалось христианства. Ему показалось, что этот крестоносец хочет уколоть его самого; выдавшиеся скулы тотчас покрылись у него красными пятнами, и глаза засверкали.
– Что сие означает? – раздался его густой голос. – Разве я не христианский король?
– Королевство почитается христианским, – холодно возразил крестоносец, – но обычаи в нем языческие…
При этих словах поднялись грозные