пана из Тачева, он был очевидцем.
Все взоры обратились на Повалу, который с минуту времени стоял, мрачно потупив глаза, а потом сказал:
– Да, это правда!..
– Позор! Позор! – вскричали рыцари при этих словах. – Расступись земля под таким рыцарем! – Со стыда одни били себя кулаками в грудь и хлопали по бедрам, другие мяли в руках оловянные миски, стоявшие на столе.
– Почему же ты не убил его? – громовым голосом закричал король.
– Потому что он должен держать ответ перед судом, – сказал Повала.
– Цепи вы надели на него? – спросил каштелян Топор из Тенчина.
– Нет, он поклялся рыцарской честью, что явится на суд.
– И не является! – поднимая голову, насмешливо воскликнул Куно.
Но тут за спиной крестоносца раздался молодой печальный голос:
– Не приведи Бог, чтобы я смерти предпочел позор. Это я сделал, Збышко из Богданца.
При этих словах рыцари кинулись к несчастному Збышку, но король остановил их грозным манием руки; он поднялся, сверкая глазами, и, задыхаясь от гнева, закричал голосом, подобным грохоту телеги, катящейся по камням:
– Обезглавить его! Обезглавить! Пусть крестоносец отошлет его голову магистру в Мальборк!
Затем он крикнул стоявшему поблизости молодому литовскому князю, сыну смоленского наместника:
– Держи его, Ямонт!
Потрясенный королевским гневом Ямонт положил трепещущие руки на плечи Збышка, но тот, обратив к нему побледневшее лицо, сказал:
– Я не убегу…
Седобородый каштелян краковский, Топор из Тенчина, поднял тут руку в знак того, что хочет говорить, и, когда все стихли, сказал:
– Всемилостивейший король! Пусть комтур убедится, что за покушение на особу посла не ты во гневе караешь смертью, но наш закон. Иначе он вправе будет подумать, что нет у нас в королевстве закона христианского. Я сам буду судить виновного!
Последние слова он произнес, повысив голос, и, видимо, не допуская даже мысли, что этот голос может не быть услышан, кивнул Ямонту:
– Запереть его в башню. А вы, пан из Тачева, будете свидетелем.
– Я расскажу, в чем провинился сей отрок; никто из нас, зрелых мужей, не совершил бы такого поступка, – ответил Повала, мрачно глядя на Лихтенштейна.
– Верно! – тотчас подхватили другие. – Разве это рыцарь? Мальчик! Зачем же из-за него нас всех покрыли позором?
Наступило минутное молчание, все устремили на крестоносца враждебные взгляды. Тем временем Ямонт вывел Збышка из зала, чтобы передать его в руки лучников, стоявших во дворе замка. Жалость к узнику пробудилась в молодом его сердце, она была тем сильнее, что князь от рождения ненавидел немцев. Но как литвин он привык слепо повиноваться воле великого князя, да и сам был испуган королевским гневом, поэтому по дороге он стал нашептывать молодому рыцарю:
– Знаешь, что я тебе скажу: ты удавись! Лучше всего сразу удавись. Король разгневался, и тебе все равно отрубят голову. Почему бы тебе его не потешить? Удавись,