сказать, что ему этого сильно хотелось. «Почему бы и нет? Если уж мы остались одни», – подумалось в какой-то момент ему. Он ловил себя на том, что когда видит ее шрамы, то по-прежнему испытывает дискомфорт. Словно что-то вздрагивает у него внутри. Он был из тех артистически склонных людей, которые хотели поставить себя на место другого человека. Когда-то юношей он ехал из школы на автобусе. Перед ним стоял мужчина, который все время что-то копошился, опустив голову, как будто что-то искал или не мог протиснуть свою сумку вперед, что его раздражало. И тогда он нагнул голову и увидел между тел, как тот мужчина открыл свой портфель и из открытой сумочки стоящей рядом женщины, перекладывает ее кошелек к себе. Это его так поразило, что он так и остался стоять остолбенелым. В какой-то момент ему показалось, что это он полез в сумку к женщине. И стыд, который он испытал за вора, заставил его замереть в оцепенении, пока сзади его не подтолкнули к выходу. И дальше в жизни ему часто приходилось примеривать на себя чужие судьбы, словно своей жизни ему было мало, чтобы напитать себя новыми впечатлениями и эмоциями. Вот и сейчас ему захотелось мысленно раздеть эту девушку, выписывая ее полный портрет, чтобы понять, разобраться в той драме, в которой он волею судьбы оказался.
– Когда мне было четырнадцать лет, мы с родителями субботним днем ехали в загородный дом. Папа вел машину, мама сидела на переднем сидении рядом. Я с собакой расположилась на заднем сидении. Это произошло на выезде из Москвы. Другая машина выскочила на встречную полосу и, уходя от лобового столкновения с нами, стала переезжать нам дорогу. Наша машина ударилась в ее заднюю часть. Я плохо все помню. Перед нами мелькнуло что-то черное, как потом оказалось, это был груженый грузовик. От удара нашу машину отбросило в сторону, развернуло, и в нас врезалась еще одна машина. Ее бампер въехал в наш салон через заднюю дверь. Машина, которая в нас врезалась, загорелась и от нее загорелся наш салон. Я ничего не помню. Это потом мне папа рассказывал. Мама погибла сразу от удара в правую часть автомобиля. Ее так и не смогли достать. Она тоже сильно обгорела. Папа с сотрясением мозга увидел, что мать не спасти, вышел из машины и попытался открыть мою дверь. Машину перекосило, и та не открывалась. Помню языки пламени, которые начали лизать меня и мое лицо. Один язык сильно лизнул мне правую щеку. Собака бросилась мне на грудь. Если бы не она, я бы обгорела сильнее. Я видела, как на ней горела шерсть. В больнице мне не говорили, что мама и собака погибли. Приходил папа и говорил, что все хорошо и маму с Грогом скоро выпишут из больницы. Мне не разрешали вставать и смотреть в зеркало. В палате, где я лежала, на стене раньше висело зеркало. Но я видела лишь квадрат от него с невыгоревшей от солнца краской. Когда меня выписали из больницы, началась другая жизнь.
Она замолчала. Он снова налил ей в фужер вина и себе коньяк. Они выпили, не чокаясь, а переживая всю драму случившегося. Он придвинул ей снова клубнику, а сам закусил коньяк кусочком яблока.
– Почему другая жизнь? – спросил он.
– Потому что я узнала,