ее воздух, касался бы ее повсюду. Она бы вдохнула, и он оказался бы внутри нее.
Он сказал:
– И малейший росток есть свидетельство, что смерти на деле нет.
– Правильно, мой хороший, – отозвалась она.
Мальчишка-газетчик кричал:
– Покупайте! Читайте! Зверское убийство женщины!
Лукас подумывал, не пойти ли в газетчики, но за это слишком мало платят, да и кто может поручиться, что он станет выкрикивать заголовки? Забудется и пойдет по улице, декламируя во весь голос: “Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам”. Фабрика ему больше подходит. А если станет невмоготу, можно покричать в Саймонову машину. Машина об этом не узнает, или ей не будет до этого дела, как теперь и Саймону.
Всю дорогу Кэтрин молчала. Лукас заставил себя тоже не открывать рта. Ее дом находился в трех кварталах к северу, на Пятой улице. Они вместе поднялись на крыльцо и остановились у обшарпанной двери.
– Ну вот, пришли, – сказала Кэтрин.
Мимо проехал фургон с золотистым пейзажем на борту: две коровы паслись среди чахлых деревьев, а третья подняла морду к реявшему в золотом небе названию маслобойни. Может, такой он и есть, рай? Захотел бы Саймон там очутиться? Если бы Саймон отправился в рай и тот возьми да окажись лугом с благостными коровами, каким бы Саймон туда прибыл? Целым или искореженным?
Между Лукасом и Кэтрин сгустилась тишина, не похожая на молчание, сопровождавшее их по пути. Пора, подумал Лукас, сказать что‐нибудь, и сказать не как книга.
– С тобой все будет в порядке?
Она засмеялась, и он волосками на руке ощутил это тихое журчание.
– Это я должна бы тебя об этом спросить. С тобой все будет в порядке?
– Да, все будет хорошо.
Она бросила взгляд чуть повыше Лукаса и повела плечами, слегка поежившись под своим темным платьем. На какое‐то мгновение показалось, что платье с высоким воротником и его шуршащий невидимый шелк живут своей собственной жизнью. Словно она подумала было воспарить прочь из платья, но отказалась от этой мысли и решила остаться в одеждах.
– Случись это неделей позже, я была бы вдовой, да? А теперь я ничто, – сказала она.
– Нет-нет, ты замечательная, ты красивая.
Она снова рассмеялась. Лукас посмотрел под ноги и увидел в камне крыльца какие‐то блестящие вкрапления. Слюда? Он быстренько вошел в камень. Он был холодным, искрящимся и неизменным, ему нравилось, что по нему ходят.
– Я старуха, – сказала она.
Он замешкался. Кэтрин было основательно за двадцать пять. Об этом много судачили после помолвки, потому что Саймону едва исполнилось двадцать. Но она не была старой в том смысле, который имела в виду. Она не скисла и не одрябла, не поблекла.
Он сказал:
– Предо мною вы ни в чем не виновны, для меня вы не отжившие и не отверженные.
Она дотронулась до его щеки.
– Милый мальчик, – сказала она.
– Я тебя еще увижу?
– Конечно увидишь. Я никуда не денусь.
– Но