точно током ударило – сошлись воедино незримые линии силы.
– Ты знаешь что-нибудь об украденных книгах? А о человеке по имени Кин?
– Ты задаешь слишком много вопросов.
– Я только что спас тебе жизнь.
– Нет. Ни о книгах, ни об этом… как бишь его?
Он говорил правду, но туз все еще ощущал тревожное покалывание.
– А человека по имени Лазейка или Лэтхем?
– Прости. Не в курсе.
Фортунато собрался уходить.
– Эй, послушай, – начал Несущий Гибель. – Я вовсе не зазнался, не думай. Может, ты укрыл бы меня на время? Только до завтра?
– Почему именно до завтра?
– Просто этот старый козел говорил «прощальный удар» и прочее в таком же роде. У меня такое чувство, что завтра к утру я смогу безболезненно от тебя свалить. Ну, что скажешь? Знаешь какое-нибудь местечко, где я мог бы пересидеть?
– Не зарывайся, – предостерег его чернокожий туз. Спектор пожал плечами. Жест вышел несколько скованный, но в остальном его шея выглядела почти обычно.
– Похоже, придется мне поискать себе убежище самостоятельно. Правильно я тебя понял?
Ледяные скульптуры привезли в половине одиннадцатого, в рефрижераторе, который с трудом проехал сквозь толпы гуляющих из студии скульптора в Сохо. Хирам спустился в вестибюль, чтобы лично руководить подъемом массивных, в натуральную величину фигур на грузовом лифте. Скульптор, суровый на вид джокер с белой как мел кожей и бесцветными глазами, который именовал себя Кельвином Морозом, лучше всего чувствовал себя при температуре минус тридцать и никогда не покидал ледяного уюта собственной студии. Но изо льда – или в области «эфемерного искусства», как он сам и большинство критиков предпочитали именовать его творчество, – он создавал настоящие шедевры.
Когда скульптуры были благополучно загружены в малую холодильную камеру «Козырных тузов», Хирам вздохнул свободно и наконец смог оглядеть их как следует. Мороз не подкачал. Скульптуры, как всегда, были выполнены с поразительной точностью, но в его творениях было и нечто еще – какая-то пронзительность, человечность, которую можно было бы назвать теплотой, если бы теплота могла существовать во льде. В облике ледяного Джетбоя ощущалась безысходная обреченность: герой с головы до пят, но при этом одновременно и заблудившийся мальчишка. Доктор Тахион был изваян в позе, напоминающей роденовского «Мыслителя», только вместо скалы он сидел на ледяном земном шаре. Плащ Циклона развевался так натурально, что Хирам почти чувствовал овевающие его ветры, а Плакальщик стоял, крепко упершись ногами в пол и сжав в кулаки полусогнутые руки, с открытым ртом, как будто скульптор запечатлел его в тот миг, когда он своим воплем разрушал стену. Соколица выглядела так, как будто скульптор застал ее совсем за другим занятием. Ее нагая ледяная копия полулежала, томно опершись на локоть и откинув назад распростертые крылья, каждое перышко которых было воспроизведено