белый слон убежал как беглец»
Из-под смеженных век вдруг выкатилась слеза и юрко исчезал в щетинистых усах. Ларенчук перевел дух и продолжил заунывно.
«Белый слон, белый слон ускакал от меня,
Белый слон, белый слон, вот такая фигня.
Я по джунглям хожу, я по джунглям брожу.
На слона своего я обид не держу»
Пуськов сложил руки на груди и весь окаменел, слушая. Иногда он морщился, поскольку тоненький голос Ларенчука не мог покрыть разнобойного шума отдыхающего люда.
«Я слоненка кормил, как котенка, с руки,
На макушку ему надевал васильки,
И не ждал, что мой слон сбросит в реку меня,
И умчится изящно в сияние дня»
Припев Ларенчук пропел неожиданно чисто и громко – так что сидевшие за соседними столами люди прислушались и кое-кто подхватил. В такт мелодии качался прокуренный воздух подвала – «На слона своего я обид не держу…»
«Попугая поймаю и выдеру хвост,
Это он сглазил счастье мое, вот прохвост,
А потом я поймаю слониху в лесу,
И отдам на слоновью ее колбасу»
«Бэлый слон, бэлый слон…» Заревел вдруг над ухом Пуськова огромный небритый кавказец с убийственным русским перегаром.
«Ускакал от меня» Тонко, как циркулярная пила, взвыл Ларенчук.
«Я сижу на слоне, я грызу колбасу.
Как же тихо в осеннем прекрасном лесу.
Мы как братья, в прекрасную реку войдем.
Только слон мой и я. Со слоном мы вдвоем»
Пуськов склонил голову, уставясь на сложенные на груди руки, чтобы не предательский блеск не выдал обуревающих его чувств. Это был триумф, это было давно забытое счастье. Конечно, небритый кавказец, громоздкий, как гора, придавивший волосатыми лапами плечи Петра, не мог сравниться с рукоплещущим залом, но все же…
«Белый слон, белый слон, он ко мне прибежал,
Он опять, он опять, он ко мне прискакал.
Не нужны нам слонихи, нужны нам друзья.
Без друзей и слонам жить на свете нельзя»
Когда песня закончилась и Пуськов смог поднять голову, выяснилось что ничего не изменилось. Разве что человек-гора побрел обратно к своему столику, задевая сидящие компании и бурно, громогласно извиняясь перед ними. В общем – что тут такого? Ну, попел народ попсу, подумаешь, невидаль.
Но вот Петр… Петр смотрел на Пуськова так, как смотрят преданные собаки. Точнее – преданные оголодавшие собаки в момент, когда хозяин валит в миску кашу с ароматом мяса.
– Ну? – строго спросил Пуськов. Петр развел руками.
– Оху… пи… еб… – истратив словарный запас, он даже сконфузился. Пуськов понял состояние собутыльника.
– Да. Я понимаю вас.
– Трахнемся? – тут же радостно предложил Петр и у Пуськова отвисла челюсть. – Я говорю – выпьем? Да не этого твоего пойла, давай водочки… а мне можно вам тыкать? Все-таки такой человек, такой человек…