навещал доктор. Он осматривал повязку и задавал вопросы о самоощущении. Жиголо не понимало, что требовалось отвечать.
На вторые сутки оно уже хлебало бульон с сухарями и пило кисель. Потихоньку двигалось. Вязало. Оделось.
Корова продолжала мычать и кричать: «Помираю!» Ночью она либо храпела, либо просила: «Зарежьте меня!». Её муки выглядели так серьёзно, что Жиголо считало Корову будущим покойником. Ему даже не терпелось застать смерть. Узреть её в процессе, в действии. Ему хотелось впечатлений. Хотелось стать очевидцем трагедии. Но вскоре Корове вырезали желчный пузырь, битком набитый камнями, и вновь завезли в палату. Бедная старуха даже сквозь наркотический сон продолжала бормотать, пугая соседок. К общему удивлению, она подняла седую голову и осмотрелась вокруг. Постепенно её круп сполз с койки, и старуха оказалась коленями на полу. Толстая и обнажённая, с окровавленной повязкой. Из трубочки дренажа выплёскивались струйки крови, как из лейки.
Скованные барышни видели, что Корова собирается встать на ноги, и не на шутку переполошились. Только вот сами они не могли подняться. Лежали, как черепахи на панцире, и дрыгали конечностями. Вообще-то Жиголо чувствовало в себе силы. Оно могло подоспеть к несчастной мученице, да только лень и робость помешали прийти на помощь. При зрителях даже героем неудобно быть. Вот если бы оно осталось с Коровой наедине, тогда ещё пожалуйста.
В тайне Жиголо предвкушало грандиозное падение, переломы хрупких костей и всего такого, но к ним забежали медсёстры и врачи. Вчетвером они схватили прооперированную за руки-ноги и, как в мультиках, закинули на койку. Затем кровать окружили стульями и ускользнули в коридор.
Разочарованное, Жиголо дулось на бабку за живучесть. Почему судьба не чесалась исполнять его желания? Почему старуха мешала ему спать хриплым храпом и бормотанием? Почему Жиголо не могло отомстить? Или оно могло?
Когда интеллигентка и старушенция с плоскими грудями, висячими до плавок, удалились в столовую или на перевязку, или за порцией обезболивающего, Жиголо со скрипом отделилось от простыней и, прижав к груди подушку, посеменило к Корове. Моргнув, Жиголо швырнуло на её лицо наволочку, набитую пухом, и упёрлось ладонями в белую ткань. Жертва слабо забрыкалась, но быстро сдалась.
Сердце Жиголо не трепыхалось. Эмоции не буянили. Ничего особенного оно не сотворило. Убрав подушку, Жиголо осмотрело лежачую. Она вся была окутана кровавыми бинтами, и Жиголо решило, что оно просто помогло уйти.
Камеры на потолке не висели. Медицинский персонал был слеп. Соседки ужинали тушёной морковью довольно долго. За это время Жиголо успело довязать игрушку. Получился очень красивый осьминог.
Именно после убийства старушки Жиголо и стало так себя именовать. Хоть оно не служило партнёром для парных танцев и не предоставляло услуги мужской проституции, всё равно считало никнейм подходящим.
Помимо бледного шрама на животе, у Жиголо остались и другие последствия от больничных приключений: теперь его преследовали кошмары.
Вот