первенство не в прошлом, а в настоящем и в будущем, – произнёс Менхофра, с глубоко спрятанной доброжелательной улыбкой на устах, улыбкой, какая может быть только у жреца. – Наш оракул, раньше вашего оракула возвестил о твоём предначертании.
Солон внимательно слушал жреца, но его словам большего значения не придавал, воспринимая их как дань гостеприимству и хорошему расположению духа служителя храма.
– Как бы там ни было благодарю тебя, слуга Амона, – ответил он. – Однако если судить по твоему взору и облику, то и ты возвысился, стал ближе к Амону, гораздо ближе. Наш оракул ничего об этом не говорит, но об этом говорят твои глаза, да и мои тоже.
– Ты прав, Солон, Бог приблизил меня к своему облику. Я стал жрецом-хранителем образа Амона. Это великая честь для любого священнослужителя. Она оказывается лишь избранным, с помощью оракула. Ну да об этом достаточно. Давай присядем, передохни немного. Путь к храму, судя по тебе, занял немало времени и сил.
И жрец указал на два кресла, ютившихся в углу зала. Солон действительно устал и от длительного перехода, и от сильной жары, и от гомона улиц древней столицы. Он не прочь был даже возлечь, лишь бы усталость покинула его, но, насколько ему было известно, в храмах возлежать запрещалось. Вместе с Менхофра он подошёл к креслам и ждал пока сядет жрец. Но тот, не по законам храма, а по законам гостеприимства и дружбы предложил гостю сесть первым. Солон было так и сделал, однако жрец предпринял какое-то неуловимое движение и опустился в кресло в то же самое мгновение, что и афинянин. Жрец первым продолжил разговор:
– Что нового в Афинах после твоего саламинского успеха, довольны ли твои сограждане, счастлив ли ты? – подняв к верху брови, вопрошал он.
Казалось, на его лице мелькнула тень сочувствия и жалости к Солону. От внимания последнего такая перемена не ускользнула и он, немного призадумавшись, ответил:
– Ты, Менхофра, вижу, хорошо осведомлён о нашей жизни. Толстые стены храма не оградили тебя от мира суеты и бренных треволнений. Впрочем, наивно было бы полагать такое. Хотя храм посвящен Богу, но создан он людьми и для людей. Следовательно, обо всём творящемся в человеческой среде, в храме должно быть известно.
– Амон всё видит и всё слышит, – неожиданно вставил жрец и с непроницаемым видом продолжал созерцать Солона.
– Это правда, – с толикой иронии сказал афинянин, – следовательно, он должен знать об афинских новостях, о настроениях афинских граждан и моих противоречивых чувствах.
Произнося это, Солон внимательно смотрел на жреца и ожидал его реакции на сказанное. Но цвет его лица, напоминающий цвет храмового камня, не подвергся никаким новым оттенкам, хотя в глазах слуги Амона мелькнули искры, и они тут же сузились до невероятно малых размеров.
«Попал в сердце», – подумал Солон, но решил не досаждать ни слуге Амона, ни самому Богу и уже безо всяких иронических ноток продолжил разговор:
– Полагаю, тебя интересует моё мнение в отношении свершившегося в Аттике, но мне не очень-то хотелось