на клетчатого и стал отбирать «Кока-колу», любимый напиток, который тот долго выпрашивал у посетителей с воли. Парень проворно плюнул в бутылку, чтобы никому не повадно было на нее покушаться.
– Сам ты больной, размазня! – приглушенно зарычал «партиец», чтобы не привлекать внимание санитаров. – Вы, питерские, ни на что не годитесь! Сидите на всем готовом и жизни не знаете! Вешаетесь, топитесь, колитесь от нечего делать! А я? Я, в ростовской общаге с тараканами, без душа, должен был на радостях танцевать «джигу»?! Имея тупую работу и низкий социальный статус? Вам не понять, что при такой жизни накатывает абсолютно нормальное желание захватить мир!
Эти слова возмутили Анчутку, отвлекли от собственных горестей, и она забыла, что говорит с больными людьми.
– Мы, питерские, рождаемся в готовых здешних квартирах, и попусту ноем, да? – вскричала она. – А вы, увидевшие больше бытовой мерзости, полагаете, что лучше нас знаете жизнь? И вы думаете, что здесь нет общаг с тараканами, все люди живут во дворцах, что здесь все работы хороши, и бурлит настоящая жизнь? Как бы не так! Когда у тебя есть жилье, работа и приличный статус, ты еще яснее видишь зияющую пустоту, серую стену тупика, в который уперся! А бежать из Питера некуда, ведь в сравнении с ним даже Париж покажется скучным. Мы сознаем, что ни в чем нет смысла, и лишь поэтому ноем. Те, кто убивается из-за квартиры и статуса, имеют хотя бы иллюзию смысла жизни, как свет в окне, за которым, на самом деле, кроются пустые бетонные стены. Иногородние знакомые, приезжая, год от года застают одну и ту же картину: дождь, стакан вина, депрессия и жалобы на то, что ничего не меняется. Им кажется это диким. На самом деле, они просто не ведают правды! Возможно, Питер чем-нибудь лучше Ростова, не знаю, не ездила, но настоящей жизни у тебя не будет нигде, если она не сияет внутри!
Больные притихли, напряженно слушая ее. Чижик впилась в Анчутку глазами, приоткрыв рот. Но миловидная молодая женщина с короткими каштановыми кудряшками вдруг начала чутко постукивать себя пальцем по виску, будто прислушиваясь к разгулявшемуся в голове эху. Потом прервала Аню и, извиняясь, попросила тишины:
– Мне нужно привести в порядок мысли.
Чижик схватила ее за ворот фланелевого халата и грубо вытолкала вон:
– Человек дело говорит, а ты!
Потрясенная Аня вышла следом, но никто этого не заметил.
Голубятникова побоялась возвращаться в палату, которая выглядела мрачнее уборной. Она села у стены в коридоре и непроизвольно заплакала. К ней подскочила взволнованная и по-прежнему полураздетая Марго.
– Прекрати реветь, Анька, не то тебя привяжут к кровати и обколют наркотой.
Пока запуганная Анчутка всхлипывала, стараясь взять себя в руки, Маргарита закрывала ее собой от санитарок и внушала суровым шепотом:
– Чем жизнерадостнее ты будешь выглядеть, тем быстрее тебя отпустят. Не жди, что врачи поймут свою ошибку! Раз вляпалась сюда, месяц отлежишь точно. Тебя выпишут, только если сочтут, что ты «выздоравливаешь», а это нужно доказать!
– Но