умощённой медовой кантиленою
сирен, плывёт в луче безвестный
островок, где на песке размыто «мой
родной», а после точки стёртой – «Мама».
4. II.2000. Где-то
«Мы боги тех, чуть угловатых…»
Мы боги тех, чуть угловатых,
70-х, брежневских, патлатых
лет, щербатых зим. Наш
воротник из чебурашки, в кармане
шиш, но нараспашку чело, и
взор неуязвим.
Плели нам
песни из мелодий, мы шли
в душевное кино. Пусть в наших
судеб домино козлы стучали,
но отрыжек отчизна-тётя
не ловила из пасти дяди
крокодила.
Вот сдали нашу
стеклотару и разделили всех
на нарах на старых, новых,
инояких. И те, кто к янкам
встали раком, наставят бывших
crazy Russians визжать «яху»,
любить нули, как перлы в каше,
и не сипеть: «Ну-у… погоди!»
7. IV.1996. Париж
«Аркадия, Алиния – последняя страна…»
Алине Солоненко, Аркадию Илину
Аркадия, Алиния – последняя страна,
И к ней доходит линия Дороги в никуда.
И радужно лоснится селёдка в декабре,
И хлещет в глотку водка, которая по мне.
А там стихи окуривать зловоньем бытия.
На дне земля Лемурия, а в вышних – лития.
Тиара Исаакия с балкона вдалеке.
Эх, сладко нам поддакивать расхристанной судьбе,
За зорькой Колокольцева виясь в гравюрных снах,
Пока висок уколется звездой – увы и ах.
Алиния, Аркадия – и мы встаём на край.
Так вот она – оказия… А, впрочем, наливай.
23. III.1997. Париж
На смерть Окуджавы
Грустный армянский кузнечик в веках,
Он отскакал прихотливыя лета
Самой прозрачной стезёю, и где-то
Всхлипнуло эхо в столичных дворах.
Всхлипнула эхом в арбатских дворах
Синяя скрипка гусарских печалей.
Новость в Париже надысь отмечали
В стенах, видавших шаляпинский прах.
В церкви, отпевшей шаляпинский прах,
В избранной пастве почти не крестились,
Некто резинку жевал, и косились
Те, кто в казённых потел пиджаках.
Сразу в казённых смекнут пиджаках —
Будь ты Цветаева, будь ты Иванов.
В ус усмехнулся из Божьих бурьянов
Грустный грузинский кузнечик в веках.
14. VI.1997. Самолёт Париж-СПб.
«За опытом бесценного забвенья…»
За опытом бесценного забвенья
друзья уходят в письма, в браки,
в зелье, в альбомный глянец чад,
в отчаянье и хладнодушье, в недуги
и везенья, в могилы и в себя —
из памяти и взора, от оклика и плеч
упавших.
По вечно непросохшим
мостовым, вдоль ртутных рек
недвижного заката они отходят
в зимы… И от холмов нахохленного
парка уже ведёт их след
хрустящий в кристальнейшую
бухту