и думается мне, кончу тем, что разорву это письмо. Знаете ли вы, что я плачу над письмом к вам? это компрометирует меня, я чувствую, но это сильнее меня; я не могу с собой справиться. Почти окончательно решено, что я остаюсь здесь; моя милая маменька устроила это, не спросив меня; она говорит, что очень непоследовательно с моей стороны не желать оставаться здесь теперь, между тем как зимой я хотела уехать даже одна! Видите, всему виною вы сами; – не знаю проклинать ли мне или благословлять провидение, за то, что послало вас на моем пути в Тригорское? – Если вы ещё не сердитесь на меня за то, что я осталась здесь, вы будете после этого чудовищем, – слышите ли, сударь? Я сделаю все от меня зависящее, чтобы не оставаться тут, даю вам слово, но если это не удастся, поверьте, что вина будет не моя.
<…>
Я все еще надеюсь получить от вас письмо. Каким наслаждением это для меня было бы! Однако не смею просить вас об этом, боюсь даже, что буду лишена возможности писать вам, ибо не знаю, удастся ли мне прятать письма от кузин, – а тогда, что смогу я вам сказать? – я скорее согласна вовсе не получать от вас писем, нежели получать такие, как в Риге.
<…>
Всё же я очень безрассудна, ибо уверена, что вы-то сами думаете обо мне уже с полным безразличием и, быть может, говорите обо мне гадости, между тем, как я… – Забыла вам сказать: маменька нашла, что у вас был грустный вид при нашем отъезде. <Ему, кажется, нас жаль!> Моё желание вернуться вызывает у неё подозрение, и я боюсь слишком настаивать. – Прощайте, делаю вам гримасу.
8 марта. Уже прошло порядочно времени, как я написала вам это письмо: я всё не могла решиться его вам отправить. Боже! решено, что я остаюсь здесь. Вчера у меня была очень бурная сцена с маменькой из-за моего отъезда, она заявила в присутствии всех родных, что безусловно оставляет меня здесь, потому что при отъезде она всё устроила в расчёте на то, что я здесь останусь. Если бы вы знали, как мне грустно! – Я в самом деле думаю, как и Аннета Керн, что она хочет одна завладеть вами, и оставляет меня здесь из ревности. Но всё же я надеюсь, что это протянется только до лета, тётушка поедет тогда в Псков, мы вернёмся вместе с Нетти. Однако сколько перемен может произойти до тех пор, – может быть вас простят, может быть Нетти сделает вас другом! – Будет неосмотрительно с моей стороны возвращаться вместе с ней, но я всё же рискну и надеюсь, что у меня окажется достаточно самолюбия, чтобы не сожалеть о вас. Аннета Керн тоже должна приехать сюда; однако между нами не будет соперничества; по-видимому, каждая довольна своей долей. Это делает вам честь и доказывает наше тщеславие и легковерие. Евпраксия пишет мне, что вы ей сказали, будто развлекались в Пскове – и это после меня? – что вы тогда за человек и какая я дура! <…> Боже, если бы пришло письмо от вас, как я была бы довольна; не обманывайте меня во имя неба, скажите, что вы совсем меня не любите, тогда может быть я буду спокойнее. Я негодую на маменьку, – что за женщина, право! Впрочем, во всем этом есть отчасти и ваша вина.
Прощайте. Что вы скажете, когда прочтете это письмо? Если напишете